Объяснялось оно просто. Над землёй вертолётчики летают в основном по ориентирам, над морем – тоже по видимым ориентирам: свой корабль, какой-то ещё пароход, который засекли при взлёте, может быть, есть остров или клочок берега, в общем, всё, за что может зацепиться глаз. И только тогда, когда ничего этого нет, – по радиокомпасу. Но «Адмирал Макаров» сейчас находился в непосредственной близости от Южного магнитного полюса и поэтому надежды на радиокомпас мало – ошибки в показаниях могли быть роковыми. А какие ориентиры над ледовой пустыней?.. Значит, штурману вертолёта нужна надёжная помощь более подготовленного корабельного штурмана.

Но почему именно он, старший лейтенант Анисимов? Ведь лучшим штурманом на «Адмирале Макарове» ещё в начале похода признан командир лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин…

Поспешно натянув на себя меховые штаны, альпак, унты, Игорь направился из находившейся в преисподней корабля вещевой баталерки не в штурманскую рубку за секстаном и другими приборами, а к себе в каюту. Сразу растолстевший и неуклюжий, он почувствовал себя в привычной обстановке небольшой каюты как слон в посудной лавке.

С трудом втиснулся в кресло и неловко задел молнией рукава край выглядывавшей из-под настольного плексигласа фотографии. Только сейчас он понял, что его привело в свою каюту. Из-под мутноватого плекса на него смотрели два родных лица. Двухлетняя Наташка обеими ручонками ухватилась за локоть матери, словно бы искала у неё защиты от фотографа. На её лице застыло недоумение. У Марины взгляд был какой-то отчуждённый, холодный. Наверное, потому, что в этот момент смотрела она не на Игоря, а в мёртвый объектив фотоаппарата.

Эх, увидеть бы их глаза в глаза. Хоть на секунду. Хотя бы на экране дисплея, как видят свои семьи космонавты.

«Что это я?.. Никак прощаться пришёл?». Игорь устыдился своих собственных мыслей. Но в нём будто что-то надломилось. И он дал волю чувствам. «Если сам Лебедь не решается лететь, значит немного шансов, что мы вернёмся. Родные мои, никто больше в жизни не будет вас любить так, как любил я… Как люблю я…».

В корабельном коридоре послышались шаги. Игорь вскочил и зачем-то накрыл фотографию под плексом лежавшей рядом лоцией. Поспешно вышел и дверь закрыл на ключ, чего раньше никогда не делал. Поднимаясь по крутому трапу на ходовой мостик, он на секунду остановился, чтобы унялась стучащая в висках головная боль. Сейчас Анисимов умом был совестливее, чем сердцем, потому снова одёрнул себя: «Ещё не взлетели, а я уже раскис. Неужели это и есть трусость?!».

В памяти молнией всплеснулось белобровое лицо Витьки Тимченко. Маленький, казалось, тщедушный альбиносик, он в курсантской роте был словно гадкий утёнок предметом насмешек и подтрунивания. Кличка у него была «Шмакодявка». Но не столько за малый рост и тщедушность, сколько за безграничную, страстную любовь ко всему живому. Он не давал в обиду муху, мог целый час выхаживать попавшую в компот пчелу, в увольнение ездил в Ораниенбаум, где ещё на первом курсе, случайно оказавшись в лесу, обнаружил высокий конус муравейника.

И вот почему-то именно ему, Витьке Тимченко, Игорь решился рассказать одну историю, которую раньше не доверял никому.

Пробежав сквозь ажурный строй нефтяных вышек, которые словно пограничные столбы отделяли подножия кавказских гор от кубанской равнины, ватага мальчишек так же бегом вытянулась цепочкой по тропинке, ведущей в густо заросшую лесом лощину.

Те, кто послабее, переходили на шаг, останавливались и, зная, что их поджидать никто не будет, поворачивали обратно. Как и везде, мальчишки этого рабочего посёлка нефтяников жили по закону сильнейшего. Слабый не только не получал помощи, сочувствия, но и был презираем.

Хотя и последним, но всё же Игорь добежал до пещеры. Рассказывали, что когда-то в ней нашли спрятанную партизанами «сорокапятку», а сейчас в неё можно было проникнуть только ползком. Высокий красноглинистый обрыв раздавил вход в пещеру, из которого словно бы ручьём растекался по склону белый упругий песок.

Прибежавший первым Борис Кушнарь, рослый, мускулистый парень, который в этой мальчишеской компании был и по возрасту старше всех, опять замышлял что-то недоброе. Игорь это понял по его издевательской улыбочке, с которой он карабкался к пещере по её песчаному языку.

Из их пацанов Кушнаря никто не любил. Он грязно ругался, не стесняясь даже девчонок, мог ни слова не говоря выхватить у кого-нибудь прямо изо рта бутерброд и, громко смеясь и чавкая, тут же съесть его. Мог до крови избить, если не согласишься идти с ним в чужой сад или «шухарить» на нефтяных вышках – чего-то там обязательно сломать, чтобы качалка остановилась. Зато и похвала Кушнаря в каком-нибудь разбойном, подлом деле ценилась очень высоко.

Оскалив в улыбке свои большущие и кривые зубы, Борис достал из-за пазухи свечку, спички и, сплюнув, приказал: