Шрифт:
Прислушаться к Гегелю всегда полезно. Конечно, предлагаемая им модель истории философии имеет смысл лишь как часть гегелевской системы философии. Однако и в том случае, если мы не принимаем гегелевскую систему как целое, гегелевские лекции по истории философии могут оказаться чрезвычайно полезны, не говоря уже о том, что ни один историк философии не может обойти их как одну из важнейших вех в развитии его дисциплины. Ведь именно Гегель утвердил в западноевропейском сознании мысль о необходимости истории философии как единственного средства постичь самый предмет философии: «…Если мы желаем установить понятие философии не произвольно, а научно, то такое исследование превращается в самое науку философии, – писал он во введении к своим лекциям по истории философии. – Ибо своеобразная черта этой науки состоит в том, что в ней ее понятие лишь по-видимому составляет начало, а на самом деле лишь все рассмотрение этой науки есть доказательство и, можно даже сказать, само нахождение этого понятия; понятие есть по существу результат такого рассмотрения» [9] .
9
Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. С. 68.
Гегель считал историю философии достойной самого пристального внимания из-за существенной связи между прошлым (вернее, тем, что представляется отошедшим в прошлое) и настоящим. Эта связь, подчеркивал Гегель, с которым здесь трудно не согласиться, выражает саму внутреннюю природу истории философии, а не есть какое-то внешнее соображение. Гегель делает частью (частью едва ли не самой важной) своей системы то, что более или менее отчетливо прозревает всякий историк философии, так что следующий пассаж великого немца может служить как своего рода блазон нашей дисциплины:
История философии показывает нам ряд благородных умов, галерею героев мыслящего разума, которые силой этого разума проникли в сущность вещей, в сущность природы и духа, в сущность бога, и добыли для нас величайшее сокровище, сокровище разумного познания. События и деяния, составляющие предмет этой истории, поэтому суть такого рода, что в их содержание и состав входят не столько личность и индивидуальный характер этих героев, сколько то, что они создали, и их создания тем превосходнее, чем меньше эти создания можно вменять в вину или заслугу отдельному индивидууму, чем больше они, напротив, представляют собою составную часть области свободной мысли, всеобщего характера человека, как человека, чем в большей степени сама эта лишенная своеобразия мысль и есть творческий субъект. Она в этом отношении противоположна политической истории, в которой индивидуум является субъектом деяний и событий со стороны особенности своего характера, гения, своих страстей, силы или слабости своего характера и вообще со стороны того, благодаря чему он является именно данным индивидуумом.
На первый взгляд кажется, что эти акты мышления принадлежат истории, отошли в область прошлого и лежат по ту сторону нашей действительности. Но на самом деле то, что мы есть, являет собою вместе с тем нечто или, выражаясь точнее, подобно тому как в том, что лежит в этой области, в истории мысли, прошлое представляет собою лишь одну сторону, так и в том, что мы представляем собою, общее, непреходящее неразрывно связано с тем, что мы представляем собою как принадлежащие истории. Обладание самосознательной разумностью, присущее нам, современному миру, не возникло сразу и не выросло лишь на почве современности, а его существенной чертой является то, что оно есть наследие и, говоря точнее, результат работы всех предшествующих поколений человеческого рода. Подобно тому как искусства, служащие устройству внешней жизни, масса средств и сноровок, учреждения и привычки общежития и политической жизни суть результат размышления, изобретательности, нужды и бедствий, находчивости и остроумия, стремления и свершения предшествовавшей нашей современности истории, точно так же и то, что мы представляем собою в науке и, ближе, в философии, тоже обязано своим существованием традиции, которая через все, что преходяще и что поэтому минуло, тянется, по сравнению Гердера, словно священная цепь, и она сохранила и передала нам все, что произвели предшествовавшие поколения [10] .
10
Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. С. 69–70.
У Гегеля было невероятное чувство истории, которое должно стать образцом для всякого историка философии. Нельзя не согласиться с немецким классиком в том, что творческая мысль всякого поколения является результатом сохранившихся усилий всех предшествующих поколений. Такое наследование, как выражался Гегель, есть одновременно и получение некоего наследства, и вступление во владение этим наследством, ведь речь идет о духовной субстанции, переходящей от умерших к живущим. Как бы высокомерно мы ни относились к наследию предков, свое здание мы строим на их фундаменте, плох он или хорош. Таким образом, любая философия обретает существование только в связи с предшествующей и вытекает из нее с необходимостью: «ход истории показывает нам не становление чуждых нам вещей, а наше становление, становление нашей науки» [11] . Поэтому изучение истории философии вводит нас в саму философию.
11
Там же. С. 71.
Гегель – коварный советчик. Ведь он требует принять его систему целиком, а не просто предлагает частные полезные советы. Сам же он и предупреждает нас – и с ним, опять-таки, трудно не согласиться, что история философии как изложение мнений, история философии как рассказ о некогда существовавших философах и их взглядах ничего не дает для понимания философии, а зачастую даже вредит.
Когда выражаются вежливо, тогда называют этот материал философии мнениями; а те, которые считают себя способными высказать этот же самый взгляд с большей основательностью, даже называют историю философии галереей нелепиц или, по крайней мере, заблуждений, высказанных людьми, углубившимися в мышление и в голые понятия. Такой взгляд приходится выслушивать не только от людей, признающих свое невежество в философии (они признаются в нем, ибо по ходячему представлению, это невежество не мешает высказывать суждения о том, что, собственно, представляет собою философия, – каждый, напротив, уверен, что он может вполне судить о ее значении и сущности, ничего не понимая в ней), но и от людей, которые сами пишут или даже написали историю философии. История философии, как рассказ о различных и многообразных мнениях, превращается, таким образом, в предмет праздного любопытства или, если угодно, в предмет интереса ученых эрудитов. Ибо ученая эрудиция состоит именно в том, чтобы знать массу бесполезных вещей, т. е. таких вещей, которые сами по себе бессодержательны и лишены всякого интереса, а интересны для эрудита лишь потому, что он их знает [12] .
12
Там же. С. 77–78.
Эрудиты, к которым столь сурово отнесся Гегель, не раз встретятся нам на страницах настоящего исследования, и мы увидим, что, быть может, не стоило их осуждать, ибо и они оказались полезны для поддержания в обществе интереса к философии, да и просто как хранители сведений, которые, не будь на свете эрудитов, не так-то просто было бы раздобыть. Однако нельзя не признать правоту первой части гегелевского утверждения, где, собственно, косвенным образом повторяется суждение из платоновских писем, рассказывающих о высокомерии человека, нахватавшегося верхов и на этом основании считающего, что превзошел философию как таковую. Если история философии сводится к перечню взглядов когда-то живших людей, то и сама философия представляется чем-то ненужным и неспособным достигнуть истины. Ведь многочисленность философов прошлого и их разноголосица, как представляется человеку постороннему, в достаточной мере показывает их неспособность достигнуть твердой почвы или хотя бы договориться между собой.
Но в том-то и дело, говорит Гегель, что философия не сводится к мнениям; философских мнений вообще не существует, потому что мнение – это субъективное представление, тогда как философия есть объективная наука об истине, существующей с необходимостью. А значит, по Гегелю, «вся история философии есть по своему существу внутренне необходимое, последовательное поступательное движение, которое разумно внутри себя и определяется своей идеей a priori» [13] . Другими словами, форма философии не тождественна ее содержанию, а значит, в отличие от содержания, не является истинной. Второй вывод, который делает Гегель, еще существеннее: всякая система философии существовала с необходимостью и так же необходимо продолжает существовать еще и теперь. Ни одна из философских доктрин не исчезла, но все они сохраняются в философии как разные моменты единого целого. Хотя история философии есть именно история, в ней мы имеем дело с тем, что не прешло и не исчезло.
13
Там же. С. 98.
Тела духов, являющихся героями этой истории, земная жизнь и внешние судьбы философов действительно отошли в прошлое; но их творения, мысли, не последовали за ними, ибо разумное содержание их творений не является плодом их воображения, не выдумано ими. Философия не есть сомнамбулизм, а скорее наиболее бодрствующее сознание; и подвиг тех героев состоит лишь в том, что они из глубин духа извлекают то, что само по себе разумно, и переносят его в сознание, в знание, в которых оно сначала содержалось лишь как субстанция, как внутренняя сущность, – их подвиг есть процесс последовательного пробуждения. Эти подвиги не только помещены поэтому в храме воспоминаний, как образы прошлого, а они еще и теперь столь же наличны, столь же живы, как во время своего первого появления. Эти действия и творения не были упразднены и разрушены последующими, и мы еще теперь пребываем в их сфере. Элементом, в котором они сохраняются, не являются ни холст, ни мрамор, ни бумага, ни представления и воспоминания (это все – элементы, которые сами преходящи или представляют собою почву для преходящего), а мысль, понятие, непреходящая сущность духа, куда не проникают ни моль, ни воры. Приобретения мышления, как впечатленные в мышлении, составляют само бытие духа. Эти познания именно поэтому не представляют собою многоученость, познание умершего, похороненного и истлевшего. История философии имеет своим предметом не стареющееся, продолжающее свою жизнь [14] .
14
Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. С. 99–100.