– Ну, ты и мудак!

– Ничего нового. Позвони, когда придешь в себя. И захочешь увидеть Димку.

– Если я захочу его увидеть, то сделаю это, не спрашивая разрешения! Это мой сын! Мой… Это понятно?!

– Черта с два! Я, кажется, тебя предупредил – сунешься к нему обдолбанная, со свету сживу, не посмотрю, что дочь!

Я разозлился так, что, отбив вызов, с силой грохнул телефоном о стол. Тяжело оперся о поверхность кулаками, выдохнул. Сквозь нарастающий гул в голове донесся какой-то шорох. Я поднял взгляд и уставился на Марину. Ярость залила все кругом алым. И я видел ее будто в инфракрасном спектре. Тряхнул головой раз… Другой. Стало немного легче.

– Вы что-то хотели?

Ты… вы… я уже и сам запутался, как к ней обращаться.

– Да. Но это подождет, наверное.

И такая мягкость в голосе… И столько сочувствия во взгляде. Что понимаю, слышала. Если не все, то очень многое. Случилось то, чего так не хотел. Чертово сочувствие. Которое она, впрочем, как-то так проявляла… странно. Что меньше всего я в тот момент себя слабаком чувствовал. Оно что-то другое во мне порождало. Неожиданное.

– Нет уж. Говори.

Марина потопталась у входа, будто не решаясь войти. Потом все же собралась с силами. Пересекла кабинет и без приглашения села в кресло напротив моего.

– Я хотела извиниться.

– За что же?

– За то, что подумала о вас плохо. Это все нервы. Хотя и они, конечно, не оправдание, просто… неожиданно это все.

– Неожиданно? – повторил попугаем.

– Ну, конечно. Сейчас мало кто помогает просто так, Федор Степанович. И я вам благодарна. Правда. Но деньги все равно не могу взять… - завела свою старую песню Марина, но, прежде чем я успел ее перебить, добавила: - Я верну вам все до копейки.

– Как хочешь, - с шумом выдохнул я. Раз это так принципиально – пусть отдает. Пусть что хочет делает. Потом…

– Спасибо. Я… - снова встала и отступила на шаг. – И еще раз простите. Мне правда ужасно неловко. За то, что я надумала, будто… - осеклась.

– Будто? – вздернул бровь.

– Будто у вас ко мне интерес. Такая глупость…

– Ну почему же?

– Ч-что?

– Марин, мы взрослые люди. И то, что ты там себе надумала, оно ведь взялось не на пустом месте.

– Я не понимаю…

– Все ты понимаешь, - вздохнул устало. Она медленно-медленно подняла руку. Отвела упавший на лицо завиток. Потом так же медленно крутанулась, сделала пару шагов и… обернулась снова.

– Федя… - всхлипнула, скривив губы, и… понеслась, понеслась мне навстречу, или это я бросился к ней? Губы слились. Клацнули зубы. Ни черта не красиво со стороны, но жадно. Я втянул в рот ее нижнюю губу. Прикусил. Напрочь забывая обо всем. Оттеснил ее к стене. Вжал, нависая. Скользнул выше. Зарылся носом в шоколадные пряди. Еще несколько минут назад я мог лишь мечтать об этом, и вот теперь… Зарылся обеими ладонями в волосы. Осторожно, не торопясь. Так глупо опасаясь сделать ей больно. Почему-то вспомнилось, как Янка в детстве не любила расчесываться.

– Много там народу осталось? – шепнул, скользя открытым ртом по вискам, скулам. Поглощая, как воздух, тонкий запах её волос и тела…

– Ушли уже все…

Голос… ставший вдруг незнакомым, сиплым… Руки на груди. Марина дернула узел галстука. Встала на цыпочки и, повторив мои движения, прошлась языком по кадыку, лизнула. С мучительным стоном выдернула рубашку из брюк. Вжалась лбом в грудь и медленно, одну за другой, расстегнула пуговицы.

– Федя… Господи, Федя…

Грудная клетка под ее руками вздымалась как кузнечные меха. У меня дрожали пальцы – так сильно хотелось ее коснуться. Но еще больше – чтобы она коснулась меня. Вот так… Едва дотрагиваясь кончиками пальцев. С каким-то ненормальным благоговением дотрагиваясь.

– Марина…

Она затрясла головой. «Молчи… Молчи!» будто кричала. Будто боялась, что слова напрочь испортят все. Отравят…

Сердце бухало в груди. Она распахнула полы рубашки и прижалась к груди ухом. Меня вело. Меня бросало то в жар, то в холод. Я совершенно не мог бездействовать. Обхватил руками ее попку, взвесил в ладонях. Сжал в кулаках ткань юбки и потянул вверх. Маринка задрожала, застонала что-то. И если меня лишь слегка потряхивало, то ее конкретно трясло.

– Тише-тише, ну, что ты, Мариша?

– Федя… Я не могу. Не могу…

Я отстранился рывком. Потому что прилипший пластырь с раны лучше сдирать именно так. Отошел. Глянул на неё так… зло. Не может… А раньше чем она думала? Когда еще можно было все повернуть вспять? Чем, спрашивается? Зачем меня распаляла?

– Не можешь?

– Нет, – затрясла головой, - у меня… у меня месячные, - обиженно скривила губы.

– О господи, - хохотнул я, испытывая… что-то совершенно новое, непонятное… притягивая ее к себе и повторяя куда-то в волосы: - Горе луковое, – и снова ее целуя. Просто потому, что не мог ее не целовать. Когда она такая рядом. Схлынувший ураган обрушился на нас с прежней силой. Страсть бросала нас навстречу друг другу, сталкивала… Марина расстегнула ремень, ширинку. Скользнула рукой под резинку боксеров. Сжала… И резко вскинула недоверчивый взгляд.