И с этим вот – придется иметь дело.

– Второе – это свобода для промышленности и торговли. Мы не просто должны сохранить тот уровень взаимной торговли, какой достигнут между нашими странами, мы должны пойти по пути прямого выстраивания отношений между нашими предприятиями и даже отдельными гражданами. Я не могу понять, почему польский или немецкий гражданин не может работать в Москве, если это необходимо, а советский гражданин – в Варшаве или Дрездене. Что этому мешает? Что произойдет, если польское предприятие откроет свой филиал в Киеве, а ГДР будет шить свою прекрасную одежду в Ленинграде или Риге?

Теперь краем глаза наблюдаю за Ярузельским – тот неподвижен, только капля пота течет по щеке. Для него, человека, который, прежде всего поляк, будь он коммунист, генерал, начальник государства – но прежде всего поляк – это немыслимо. Польша для поляков! Как это так вообще – по Варшаве будут русские ходить как в старые времена…

Как то странно улыбается один Чаушеску. Может потому что думает – хрен они у меня что купят, у меня и для своих то в магазинах пустые полки. А мы сейчас рванем в Молдавию скупаться, все магазины вынесем…

Господи… какие же все заскорузлые ксенофобы. Им про интернационализм можно часами говорить – но это все для них на уровне фестивалей и съездов.

– И третье, наконец. Я думаю, ни для кого из здесь сидящих не секрет, что мир Запада обрушил на страны социализма новую волну агрессии. Польша стала первой жертвой нового наступления. Но если мы ничего не предпримем – то же самое, что происходит в Польше произойдет в каждой нашей стране. Неофашистская клика, возглавляемая Рейганом и Тэтчер, размещает в Европе ядерное оружие, нацеленное на наши города. Преследуются и уничтожаются коммунисты в Чили, Ливане, Турции. В огне Никарагуа. Происходящее требует принципиально иного уровня реагирования, в то же самое время- мы больше не можем позволить себе ничего, что напоминало бы операцию Дунай. Мы не можем дискредитировать себя ни перед развивающимися странами, ни даже перед нами самими. В связи с чем, я настоятельно предлагаю подумать о создании не просто консультативных советов – а общих для всех наших стран структур: в армии, народной милиции и государственной безопасности. Это должны быть структуры, которые в мирное время, поддерживают сотрудничество соответствующих служб внутри нашего социалистического лагеря, занимаются обучением, стажировками, оказанием практической помощи и передачей опыта. Народная же милиция и госбезопасность будет совместно работать и в мирное время, противодействуя общим для всех нас угрозам и приходя на помощь тем из нас, кому сейчас труднее всего.

Я сделал паузу

– … Товарищи. Я прекрасно понимаю, что для воплощения всего этого в жизнь могут потребоваться многие годы. Но тот, кто не двигается вперед – тот откатывается назад. Тот кто не наступает – тот отступает. Через пятнадцать лет – мы будем встречать двадцать первый век. Наши дети и внуки будут его встречать. В каком мире они будут его встречать. Что мы сможем для них сделать, на каком отрезке пути мы передадим им факел. Смогут ли они с уверенностью сказать – наши отцы сделали все возможное для строительства социалистического общества, и теперь мы можем делать новые шаги на пути к коммунизму…

Сказал я много, ответные речи были явно скомканы. Все говорили привычные фразы, означавшие верность – но у всех в голове, как крысы по норам – шныряли мысли. Откуда это? Кто за всем за этим стоит? Как теперь быть? Кто будет за, а кто – против? К кому обращаться теперь в Москве?

Но все понимали, что, так как раньше уже не будет.

Никогда.

После моего выступления, обещавшего наделать столько шума – подошел Громыко. Это его бумажки, точнее, его и Пономарева людей я отложил в сторону – и ему это вряд ли понравилось. В конце концов, в СССР аппаратная традиция предполагала подчинение политиков – аппарату. Даже генеральный секретарь во многих случаях – говорящая голова и не более того. Здесь вообще не привыкли к политике, как индивидуальному действию. Все решения принимаются коллективно. Или… не принимаются…

И понятно, что в него на уровне инстинкта вбито, что Генеральный секретарь непогрешим… если генсек не прав, смотри правило номер один. Но в его понимании – я сейчас сделал дело недопустимое… опасное и недопустимое. Хотя кое-чего я добился прямо сейчас – договорились отдать мои предложения на проработку и создать рабочие группы по каждому предложению. Это вообще-то способ замотать – но только если инициатор не будет продавливать.

– Михаил Сергеевич – сказал он глядя одним глазом на отъезжающих – поговорить надо.

Я кивнул

– Сейчас, как делегации уедут…

Делегации уехали, мы прошли обратно в зал заседаний. Обслуга, уже приступившая к уборке, увидев министра и генерального секретаря – прыснула как пескари при виде щуки.

Громыко сел на место Хонеккера. Налил себе Боржоми из нетронутой бутылки и с шумом выпил. Я сел на край стола и тут же одернул себя – чисто по-американски, дурак, ну где это видано, чтобы генеральный секретарь на столе сидел, еще на подоконник сядь, придурок! Но пересаживаться не стал, чтобы не продемонстрировать уязвимость…

– Миша. Ты широко шагаешь. Ты понимаешь, что такие вещи надо согласовывать с Политбюро?

Я кивнул

– Понимаю.

Да, понимаю. Я смотрел на Громыко, зубра отечественной внешней политики и думал – куда все делось? При Ленине – стратегической важности решения могли приниматься за сутки, а державный корабль иногда такие кренделя выписывал!

А теперь? Как американцы говорят – большие, волосатые, наглые цели – где они?

– Давайте по очереди, Андрей Андреевич.

– Хорошо, давай. Ты понимаешь, что такое свобода перемещения в том виде, какой ты нарисовал? А?