Да, верно, он стремился на Запад. Для него Запад — это роскошный лимузин с плавным ходом. Он, Ярда, за рулем, а рядом девица с кроваво-красными ногтями; негритянский джаз, небоскребы и театры, в которых «стодолларовые» девки на сцене будто бы раздеваются донага, а мужчины в зрительном зале жуют резинку и ржут от восхищения. Это называется жить с размахом! Да и втемяшившаяся ему в голову мысль о собственной бензиновой колонке, которую будут обслуживать девушки, окончательно еще не выветрилась из башки, даже после года жизни в лагере. Планы его, конечно, дали крен, и осуществление их отодвинулось, по крайней мере, на два года. А переживет ли Ярда эти два года?

С течением времени Ярда все более и более реально начал понимать свое положение. И внутренний голос стал постоянно говорить ему: «Уйди, беги! Ты танцуешь над пропастью. Один неверный шаг, злая случайность — и ты летишь в тартарары». Но кого удивит, что Ярда любит жизнь?

Ярда лежит на сеннике, запрокинув руки за голову, и думает. Запретная мысль жжет ему грудь. Районный город едва в пяти километрах отсюда. Домик на окраине. Сколько раз он провожал туда Анчу за те полгода, что прожил здесь!

Последний, самый отвратный день. «У меня… будет ребенок, Ярда…»

Устремив немигающий взгляд в сумрак, под самой кровлей, Ярда видит Анчины плечи, как беспомощно поникли они в тот момент, когда он смертельно обидел, унизил ее и с независимым видом ушел. Сколько раз в Валке перед его глазами всплывал ее скорбный образ; он возникал перед ним часто совершенно случайно, портил ему развлечения, а их и так бывало в лагере немного. Когда он ходил с какой-нибудь девкой, стоившей десять марок, чужой и безразличной, ему всегда казалось, что на него устремлены честные Анчины глаза; он тогда понял разницу между продажной и подлинной любовью. Валка научила его уважать хотя бы некоторые ценности родной страны, несмотря на то, что он противился этому, как умел.

Сегодня после полудня он пойдет на фабрику, где работал до побега. Нужно следить, чтобы его никто не узнал. Еще хорошо, что фабрика на самой окраине! Нет, он не смеет входить в город, ибо достаточно пройти две улицы…

«И не вздумай встретить…» Перед Ярдой возникли холодные рыбьи глаза Пепека.

Ярду передернуло. Ласточка, устремившись через слуховое окно к гнезду, проделала замысловатую кривую. Проклятая Валка: у Ярды были раньше железные нервы, а теперь его пугает всякая ерунда! А эта Анча с ума его сведет! Почему она не дает ему покоя? Ведь еще год тому назад они порвали друг с другом, что же ей еще от него нужно?

Ярда решил побриться. Он достал свой карманный бритвенный прибор с американскими лезвиями и не спеша стал намыливать щеки. Побрившись, он провел рукой по гладким щекам и с удовольствием погляделся в зеркальце. Удивительно ли, что девушки всегда к нему льнули?

Вдруг снизу со двора донеслись чьи-то шаги, к чердачному окну прислонили лестницу. Ярда спрятался за средний шкаф и схватился за карман с револьвером, но опомнился. Чепуха, в случае опасности кто-нибудь из хозяйской семьи бросил бы камень на крышу. Кто-то ловко поднимался по лестнице. У Ярды сердце застучало, как шестицилиндровый мотор. Грубая рука поставила на обычное место пирамидку голубых кастрюлек. Затем снова послышались шаги, скрип песка и оживленное гоготание гусей.

Ярда облегченно вздохнул и провел ладонью по влажному лбу.

На другом конце села лениво прозвонили полдень. Ложка дрожала в руке Ярды.

— Нет, так не годится, необходимо привыкать. Вот Пепек не испугался бы…

Ярда жует жесткую говядину и радуется, что ему не пришлось столкнуться лицом к лицу с тем, кому принадлежала рука, принесшая обед. Он не мог себе представить, как бы смотрел в глаза человеку, который точно знает, кто такой Ярда и зачем сюда пожаловал.

На площади села громко заговорил репродуктор. Ярда напряженно прислушался: не коснется ли передача его персоны? Нет, к искусственным удобрениям он никакого отношения не имеет. Под звуки бойкого марша Ярда спустился во двор и шмыгнул в калитку запущенного сада, из которого выбрался на полевую дорогу. Здесь он с наслаждением закурил. Недалеко дымили трубы города; вон та высокая — это труба его фабрики. Знакомая картина: белая водонапорная башня на горке, железнодорожный мост через долину. Ярда залюбовался красотой этой холмистой местности. По правде говоря, господа товарищи не так уж сурово обошлись с ним тогда, направив его работать на здешнюю фабрику!

Ярда шагает по проселочной дороге. Хлеба уже давно убраны. То здесь, то там мелькают фигуры одиноких пахарей, вдалеке у леса на широком поле работают женщины в пестрых платьях. Ярда уловил принесенный дуновением ветерка пряный запах горящей ботвы и сухой травы; над костром, разложенным мальчишками, в вышине реял бумажный змей.

Город медленно двигался ему навстречу. Знакомая панорама улиц, на холме — стройный ряд больших новых жилых домов. Господи боже, ведь в прошлом году их здесь не было! А это что? Новая фабричная труба, а под ней — новые корпуса! Только холмы вокруг стоят по-прежнему, ничего на них на первый взгляд не изменилось — ничего, только он, Ярда, уже здесь не свой. Вон там стадион, где он вместе с Гонзиком и Вацлавом играл в футбол. Где-то они теперь? В Валке? А где же им быть? Эти маменькины сынки до самой смерти не выкарабкаются оттуда. Сейчас на стадионе играли в футбол одни мальчишки; какой-то паренек тренировался в беге. По темпу было видно, что он бежит на три тысячи метров. А на той улице, где костел, есть старый дом с галереей, в первом этаже этого дома в белой кухне — мать Гонзика. Ярда частенько пил у них кофе с булками. Он и теперь улыбнулся, вспомнив висевшее у них старомодное отполированное распятие и стертые четки, заткнутые за изображение какого-то святого. Господи, эту согнутую жизнью старушку хватил бы удар, если бы Ярда неожиданно ввалился к ней и рассказал о Гонзике, а Гонзик, в свою очередь, ревел бы в три ручья, если бы Ярда контрабандой приволок ему пару строчек из дому!

Ярда представляет, какие лица были бы у его знакомых, если бы он вдруг встретился с ними. А что было бы, если бы теперь он пошел к ребятишкам и стал бы вместе с ними играть в мяч? Он хорошо понимал, что ничего такого не сделает, но страшно соблазнительно было хотя бы представить себе это.

Ярда стоял на окраине городка и думал, что, наверное, все-таки здесь его настоящий дом, очень уж все здесь близкое, и он не может не признать, что все здесь трогает сердце. Он прищурился: однорукий сторож стадиона Габа вылез из своей лачуги с ведерком, в котором была разведена известка, он, по-видимому, собирается подновить белые полосы на площадке, Ярда вдруг растерялся, попятился за кусты, слыша за своей спиной шаги старого Габы, который всегда уверял, что каждую перемену погоды он чувствует в отсутствующей руке.