— Так ты ходишь слушать Прагу в мою комнату!.. — заорал Пепек, и глаза его зловеще блеснули.

— Прага и все другие радиостанции…

— Выключи эту идиотскую болтовню! — заревел Пепек так, что даже голос сорвался.

Гонзик с ужасом глядел на его отвратительную физиономию. Ему на минуту показалось, что Пепек рехнулся, потом в Гонзике что-то возмутилось. Он встал.

— Может быть, в этой болтовне куда меньше идиотизма, чем в той, которой нас кормит радио в клубе.

— Гад! — Правая рука Пепека обрушилась на лицо Гонзика одновременно с брызгами слюны.

Гонзик покачнулся, побледнел как мел и случайно коснулся рукой рычажка переключения. Речь диктора моментально сменилась разноголосицей ревущих и писклявых звуков. Дед на верхних нарах проснулся и надсадно закашлялся.

Кровь стремительно хлынула обратно к щекам Гонзика, в глазах заплясали радужные пятна. Он замахнулся для ответного удара, но в этот миг кто-то в противоположном углу на верхних нарах приподнялся и сел. Рука Гонзика упала: патер Флориан. Как он мог его не заметить?!

— Если еще вот так поймаю — официально донесу, — услышал Гонзик истерическую угрозу Пепека.

Мгновение мертвой тишины. Гонзик слышит лишь, как бьется его сердце.

— Запрещаю тебе прикасаться к нашему радиоприемнику, — прибавил Пепек.

Священник слез, подошел и выключил приемник.

— Не изменяй нашему делу и самому себе, брат, — тихо сказал патер. Его спокойный голос выразительно контрастировал с криком Пепека. — Раз ты ищешь моральной поддержки у пражского радио, значит, ты заколебался. Существует только один подлинный источник силы — бог, — и патер молча указал вверх. — Верить — значит дать жизни вечный смысл, среди конечного постигнуть и обрести бесконечность.

Гонзик не помнил, как вылетел из комнаты. Он побрел куда глаза глядят и очутился на краю футбольного поля. Лицо его пылало, слезы подкатывались к горлу. Он плелся, как был — с одеялом, наброшенным на плечи, от влажного тепла у него чесалась спина. Он физически ощущал, как в его груди снова сжимался какой-то кулак. Гонзик стиснул зубы, чтобы хоть как-то помочь себе. «Ты должен выдержать, должен, должен! Ты должен становиться тверже с каждым новым ударом судьбы. Ты должен стать бесчувственным, окаменеть — только так можно перенести все разочарования, которые ждут тебя здесь, только так можно научиться воспринимать их спокойно».

В ушах Гонзика, к его удивлению, звучал не крик Пепека — злобный и в то же время трусливый, не елейный голос патера, а мелодический, наполненный лаской и миром альт, рассказывающий сказку о Длинном, Толстом и Быстроглазом.

* * *

Вечером Вацлав постучал в дверь Каткиной комнаты и оцепенел, не успев снять ладонь с дверной ручки: Катка сидела на своем сеннике, ее руки бессильно лежали на коленях, а глаза покраснели от слез.

— Катка! Ведь мы не найдем свободного столика!

— Никуда я не пойду! — всхлипнула она.

— Что произошло?

Она огляделась и понизила голос до шепота:

— Выгнали с работы.

Он участливо взял ее за руку. В его глазах — недоуменный вопрос. У Катки еще сильнее задрожал подбородок.

— Хозяйка мне сказала, чтобы с понедельника я уже не ходила. Кто-то донес, что она противозаконно наняла меня.

Вацлав побледнел.

— Вы, может быть, думаете…

— Нет, нет, она сказала, что это не из лагеря. Кто-то приходил предупредить, ее знакомый, немец. — Катка поникла головой, но вдруг поднялась и быстро вышла.

Вацлав догнал ее в коридоре.

— Катка…

Она прислонилась к дверному косяку, прижавшись лбом к руке. Целый поток слез омывал тяжесть обрушившегося на нее несчастья. Вацлав тщетно пытался ее утешить.

— Если останетесь дома, лучше не станет. Потом что-нибудь придумаем, — бормотал он, сам плохо веря своим словам. Уж очень ему не хотелось отступиться, он так надеялся на сегодняшний вечер.

Катка в конце концов дала себя уговорить. Они протискались в переполненный зал в тот момент, когда умолкли торжественные фанфары, возвестившие начало бала, и главный редактор «Свободной Европы», облаченный в смокинг, обратился с эстрады с приветственной речью к присутствующим.

Гонзик влачился за ними как тень. Вацлав сегодня впервые почувствовал, что его тяготит присутствие друга. Они безрезультатно искали места: все было занято.

— Тут стол для словаков, — предупредил Вацлава молодой человек, раскинувший руки на спинках трех стульев, и, увидев, что Вацлав его не понял, для наглядности наклонил стулья спинками к столу.

— У нас словацкая компания, — с досадливой интонацией в голосе сказала некрасивая женщина в весеннем цветастом платье, сидевшая за другим столиком. — Объясни этому дураку, — обратилась она к соседу.