– А тебе нравится?

Бьюли растерянно улыбнулась и оглянулась по сторонам.

– Так неудобно с тобой об этом говорить. Давай ты подрастешь сначала? Тогда сразу скажу, честно.

Гилберт остановился и вкрадчиво сказал:

– Я никому не скажу. Мне же интересно.

Бьюли замерла в паре шагов от него и снисходительно покачала головой.

– Нет уж. А то твой папа мне предъявит.

– Я совсем никому не скажу, даже ему. Совсем-совсем никому.

Снова она помотала головой, на этот раз с виноватой улыбкой. Берт насупился и отвернулся к часовне. Он уже думал над тем, чтобы бросить Бьюли и уйти домой, раз она считает его малышней. Но перед глазами все еще стоял образ ее губ и груди. Он-то и пригвоздил к земле. Очень уж нравился. Ну просто очень.

– Больно надо, – буркнул под нос Гилберт и пошел за Бьюли. – Я тогда тебе про “Детей неба” не расскажу. А там такое…

Но он рассказал.

Стоя на пороге ее дома. Он рассказывал про нордов с могучими Голосами и смотрел ей в лучистые серые глаза. А потом Бьюли погладила его по голове и сказала, что он солнышко.

Солнышко.

Гилберт зачарованно прокручивал в памяти это слово перед сном. От него было так жарко, что Берт скинул одеяло и долго ворочался, прежде чем уснуть.

***

На следующее утро он хотел встать пораньше, чтобы застать папу, пока тот не ушел в караул, и рассказать о Бьюли. Берт предвкушал его расспросы и молчаливую гордость во взгляде. Может, он даже бы рассказал, что значит «похабный».

Но не вышло. Гилберт спал даже дольше обычного, ведь ночью он долго не мог заснуть. А еще вчерашний сахар хорошенько его «притопил», как сказал бы Гаф. Идиотина Гаф, который не защитил от Чумы и дал этот тупой сахар. Безусловно лучший на свете, но тупой, потому что Гилберт мог думать только о нем и о Бьюли.

Но о сахаре больше.

Он набирал воду в колодце за домом, слушая непривычно громкий птичий щебет в кронах. Раньше Гилберт выходил рано утром, когда было еще тихо, чтобы поскорее закончить всякую возню по дому и пойти шляться с мошкарой. Или подняться к себе и почитать.

А сейчас птицы орали вовсю, и Гилберт чувствовал странную оторванность от времени. Да и мысли о Бьюли уносили его куда-то далеко. Будь папа рядом, Берт бы все ему рассказал, потому что сгорал от непонятного желания смотреть ей на губы и слушать. Целую вечность.

Он стал крутить ручку на вороте, наматывая веревку с ведром. Вода в нем тяжело плескалась и искрилась в солнечных бликах. Берт докрутил до упора и стал вытягивать ведро на бортик, когда услышал за забором голос Лирена:

– Привет.

Гилберт обернулся, положив руку на отодвинутую крышку колодца. Лирен стоял смирно, даже не облокотившись на ограду.

– Привет.

– Ты не обижаешься? – заискивающе спросил Лирен.

– На тебя – нет. Ты же ничего не делал.

– Я просто подумал, что не надо было молчать. А то все как-то плохо получилось. Ты извини.

Берт тихо вздохнул. Хоть Лирен и не должен был извиняться, от этих слов все равно стало потеплее. Он подошел к забору и прислонился спиной к перекладине.

– Ты-то зачем извиняешься? Тебе не надо.

– Ну, просто папа говорил, что в стороне стоять тоже неправильно. А я стоял, вот и извиняюсь.

– Ладно. Тогда прощаю.

Они помолчали, слушая птиц, шелест листвы и невнятную болтовню на площади. Лирен смотрел на заросли осоки в углу участка, а Берт на ведро с водой, оставленное на колодце.

– Зато я Бьюли вчера домой провожал, – буднично сказал он, и сердце у него заколотилось.

– Здорово, – улыбнулся Лирен и глянул на него с искренней похвалой. – Жалко ее.

Гилберт недоуменно обернулся.

– В смысле, что она с Чумой ходит, – поспешил объяснить Лирен. – Он же ее обижает.

«Пол ею вытирает», сказала бы Лереси. А еще назвала бы ее круглой дурой. Берт согласился бы, если бы все утро не думал о Бьюли и не считал ее лучшим человеком в мире. За то, что назвала его умничкой и солнышком. Рядом с ней Лереси – просто старая грымза.

– Ну, да, – Гилберт снова перевел глаза на ведро.

Жгло желание наконец покончить с работой и побежать к себе в комнату, чтобы еще подумать о Бьюли. Ее лицо перемежалось в мыслях с образом сияющих гладких граней кристаллика сахара. В носу стоял приторный запах. Сахара и ее духов.

– Пойдешь сегодня шарить? – спросил Лирен. – Пацаны задумали снова к Валусу Одилу попробовать.

В последнее время мошкара начала пробираться в погреба жилых домов. Даже не для того, чтобы утащить какую-нибудь безделушку, а просто пощекотать нервы. Это и называлось “шарить”. Дом Одила стоял заброшенным уже много лет, и двери там заколотили будь здоров. Для мошкары это стало своего рода вызовом и делом принципа, когда они не смогли сломать доски на подвальном люке за домом.