Вверх по хребту Кракена пробежал озноб. Он редко видел вещи так ясно, так… так космично. Иначе и не скажешь. Он потряс флягу. Что-то еще плещется на самом дне. Какого же черта она то и дело чаще бывает пустой, чем полной? Если туда заливается некое количество, то и выливаться должно ровно столько же. Нынче утром он наполнил ее в Уайтчепеле — по самое горлышко. Но фляга не оставалась такой и получаса! Весь день напролет она по большей части пустовала. Часы пустоты… Кабы не бутылка виски под кроватью, к этому моменту его обуяла бы великая сушь.

Кракен сражался с проблемой. Ему это казалось несправедливым. Словно жуки, напоминал он себе, плотно зажмуриваясь и воображая себе множество спешащих по куску серого сланца цифроподобных жучков. Но это все равно не приносило пользы. Он никак не мог применить жучков к проблеме пустеющей фляги. И прищурился, вглядываясь сквозь открытую дверь в соседнюю комнату.

Последние полчаса он провел, зажимая ладонями уши, чтобы не впускать внутрь откровений дневника Себастьяна Оулсби. Он и так знал, что там написано, — даже слишком хорошо. Осушив флягу, Кракен сунул руку под кровать и вытащил виски. По правде говоря, он был сторонником джина, однако при крайней нужде…

Молодой Оулсби потрясал в воздухе каким-то ящичком. Кракен вгляделся. Он был уверен, что видел его прежде. Хотя нет, такого не видел. Из-под крышки что-то высовывалось: какая-то зверюга и малюсенькие птички. Зверь — что-то вроде крокодила — впился в одну птичку, проглотил ее и скрылся в глубине. Кракен подивился зрелищу, хоть и не совсем разобрал, какой в ящичке может быть прок. Посидел с минуту, растирая лоб, выбрался из кровати и бочком подступил к открытой двери.

За дверью слева от него была другая комната, погруженная в полумрак, — та, с морским сундучком. Сердце Кракена забилось чаще. До него доносились гул голосов и смех, все толпились вокруг подарка, врученного Джеку на день рождения, — двигателя Кибла. Влекомый неосознанным любопытством, Кракен отступил в темную комнату. Он ушиб палец ноги о сундук прежде, чем разглядел препятствие, и так взвыл от боли, что головы в соседней комнате обязаны были обернуться в его сторону. Не повернулась ни одна. Видать, все слишком увлечены расчудесной игрушкой.

Кракен нагнулся над сундуком, водя пальцами по передней стенке, пока не нащупал плоскую, круглую железную задвижку. Он повозился с нею, смутно представляя, как работает механизм, и того меньше понимая, какого рожна он там ищет — уж никак не изумруд. Надо быть тихим, как жучок. Нельзя, чтоб услышали. Бог его знает, что может подумать капитан, увидев, как Кракен ковыряется в сундуке. Задвижка внезапно отскочила, больно стукнув Кракена по костяшкам, и он сунул в рот сразу три пальца. Конечно, они посчитают его обычным воришкой. Или, того не легче, подумают еще, что Кракен снюхался с кем-то из тех, кого они полагают своими врагами.

Свет, падавший из соседних комнат, едва позволял разглядеть содержимое сундука. Кракен порылся в нем, шепотом уговаривая барахло внутри не шуметь, когда то звякало или шуршало, и урезонивая самого себя в придачу. Раздвинув предметы к обеим сторонам сундука, он залез внутрь по самые плечи. Холодная медь подзорной трубы прижалась к щеке; вокруг ушей поднялась пыль, принесшая приятные ароматы дуба и кожи. Было бы здорово так и оставаться, точно страусу с зарытой в песок головой, среди этих сказочных штуковин. Он запросто может уснуть в такой позе, если тотчас же не встанет. Кракен послушал, как в голове бьется кровь — приливы и отливы, туда и обратно, как выразился бы Аристотель, — и в ее гулком плеске едва различил что-то еще: голос, казалось, долетавший откуда-то очень издалека.

Он поразмыслил над этим, чувствуя, как начинает пульсировать ссадина на лбу. Хоть убейте, но сообразить, что ему делать дальше, Кракен никак не мог. С чего бы это мне тут стоять, головой в сундуке, спросил он себя. Напрашивался единственный ответ: да ты напился, дружок. Кракен усмехнулся. «В виски сплошь риски», — вполголоса произнес он, слушая, как голос отражается от стенок сундука. Да он спятил, откупорив виски! Джин такого с людьми не творит — не превращает их в дураков. Кракену вдруг стало отчаянно страшно. Сколько же времени он провел тут, уткнувшись в чертов сундук? Что, если в комнате уже толпятся его друзья и лица их искажены отвращением?

Кракен медленно и осторожно высвободил голову, стараясь не вызвать обрушения морской рухляди. В руках он держал заветный ящик. Страх и восторг бурлили в крови, смывая все разумные доводы. И снова он — тот самый голос, далекий и слабый, словно кого-то замуровали, скажем, в стену. Ни словечка не разберешь. Но Кракен уже не был так уверен, что хотел бы разобрать смысл сказанного: его потрясло нахлынувшее вдруг осознание, что голос, шепчущий в его собственной голове, принадлежит самому дьяволу.

Да он одержим! Кракен почитывал Парацельса [30] , и его пронзила мысль, что почти наверняка дело в мумии — женщина, заманившая его в трущобу, где Кракена избили, точно была ведьмой. Она им воспользовалась, ощутив, что он отягощен мумией всех тех мертвецов, которых возил ночью по Лондону. Грехи прошлого восстали, словно призраки, тыча в него указующими перстами. Кракена затрясло от ужаса. Больше виски, вот что ему нужно! Больше, а не меньше. Чтобы избавиться от нежелательного шума, он заглушил тихий голосок в голове, лязгая зубами, но затем подскочил во внезапном испуге, когда шум обернулся страшными криками.