Более всего на свете ему хотелось уехать обратно на Туманный остров, где он теперь работал. Симон очень надеялся, что в его отсутствие другие хорошо позаботились о теплицах. Новая работа ему очень нравилась. Осень скоро вступит в свои права, и многое еще предстоит сделать, чтобы всю зиму продолжать выращивать овощи в теплицах. Но времени у него предостаточно – кошмар, связанный с «Виа Терра», никогда уже не вернется. В пансионате на него не кричали, не заставляли работать быстрее, не случалось катастроф; его не забирали, словно пешку, на другие объекты. Нет, ему определенно нравилась новая работа. Приятно будет вернуться на остров.

Однако Симона огорчало, что у Софии такой серьезный вид. Такая бледная, с черными кругами под глазами… Заметно, что она не в порядке, даже несмотря на красивый костюм, который она сегодня надела. И все же есть в Софии нечто особенное, притягивающее взгляды. Далеко не все мужчины замечали ее красоту, притаившуюся где-то глубоко. Она редко пользовалась косметикой, а длинные волнистые волосы обычно попросту заплетала в косу. Но тот, кто почувствовал ее притяжение, уже не мог от него отделаться. Симон подумал, ему повезло, что он не влюбился в нее. Просто ему хотелось снова увидеть ее веселой, как тогда, когда они работали вместе в секте: кормили свиней, обсуждали книги, пробирались по снегу и строили рожи за спиной у охранника Бенни, смеясь надо всем и всеми. Рабский труд не сломил их. Оба знали, что Освальд лишился разума, но продолжали бороться. Именно такой Симон хотел бы снова увидеть Софию.

Но даже когда они встретились за дверями зала суда после оглашения приговора, она по-прежнему казалась недовольной.

Тогда Симон взял ее под руку.

– Всех угощаю ужином. Кто пойдет?

Откликнулись София, Беньямин и Эльвира.

– Ну что ты сидишь и дуешься? – спросил Беньямин Софию, когда они уселись за столиком в ресторане. – Он будет сидеть в тюрьме. Ведь именно этого мы и хотели, не так ли?

– Каких-то два жалких года, – возразила София. – За все, что он сделал со своими сотрудниками… Это не изменит его ни на йоту. Он воспримет это как отпуск. Отдохнет и вернется еще злее, чем когда-либо. А потом, представь себе, сколько любовных писем он получит в тюрьме… Таких, как он, только могила исправит.

– По крайней мере, с «Виа Терра» покончено, – проговорила Эльвира.

Симон принялся чесать ногтями голову. Он не собирался ничего говорить, но недомолвки – не его кредо. Так что он рассказал им все, что произошло на острове. С того дня, как полиция провела рейд во владениях секты, до того, как всех сотрудников отправили на пароме домой.

Симон как раз был занят тем, что укреплял в теплице решетку для вьющегося винограда, когда приехала полиция. В стеклянном доме царили такая жара и духота, что трудно было дышать. Стоял солнечный день, в теплице было жарко, как в бане. Растения боролись за каждую каплю кислорода. Симон весь вспотел. Внезапно он увидел, как распахнулись ворота и вбежали полицейские – целая армия с пистолетами в руках. Они заняли усадьбу, перевернули все вверх дном. Поначалу Симон просто стоял, открыв рот, и смотрел на окна здания, пытаясь понять, что происходит внутри. Потом увидел Эльвиру, которая вышла, закутанная в одеяло, в сопровождении женщины-полицейского. И тогда до него дошло. Сердце подпрыгнуло в груди. Стало быть, все это всерьез – стены рухнули. Он стоял и смотрел, пока к нему не подошла женщина-полицейский.

– Тебе следует зайти внутрь, – сказала она, глядя на его грязный комбинезон. – Может быть, тебе стоит сперва умыться. Мы будем допрашивать всех сотрудников.

Допросы продолжались три дня, и Симон рассказал все, как было. О наказаниях, о том, как им не давали спать, держали за стеной, словно заключенных. Слова текли, как журчащий ручей. Никогда прежде ему не доводилось так много говорить.

После трех дней допросов их отправили домой, даже тех, у кого не было другого дома, кроме «Виа Терра». Усадьба – место преступления, его нужно огородить.

Так получилось, что они все вместе сели на пятичасовой паром, пересекающий залив. Сорок восемь человек – без Освальда, который столько лет был их путеводной звездой. Без работы и планов на будущее. Потрясенные и пристыженные. Некоторые – подавленные и сбитые с толку. Другие втайне испытывали возбуждение и облегчение.

Первой открыла рот Мадлен – при виде ее бесцветных глаз у Симона мурашки побежали по телу.

– Это все неправда, я никогда не предам Франца, – сказала она. – София просто спятила.

С ней согласилась Анна, которая всегда была влюблена в Освальда.

– Видели Эльвиру? Она ныла, как ребенок, когда ее выводили. Фальшиво до ужаса.

– Франца скоро отпустят, – сказала Мадлен. – Он вернется. Вы же понимаете? Нужно держаться вместе, пока все снова не станет как прежде.

Но Мира, которая за время своего пребывания в секте в основном выполняла штрафные работы, выглядела потерянной, сидя на своей скамейке.

– Я, пожалуй, поеду домой и обдумаю все это хорошенько, – пробормотала она.

– Да что тут думать? – заявил Буссе, правая рука Освальда. – «Виа Терра» – единственная истина. Понятно, что они пытаются заставить Франца замолчать. Само собой, мы должны держаться вместе.

И дальше все в том же духе. Либо ты всей душой принадлежишь группе, либо оказываешься изгоем.

Но Симон сидел, погруженный в собственные мысли, не в силах заставить себя участвовать в этом странном разговоре. Целых три года он не покидал остров. Когда они только взошли на паром, он был уверен на все сто процентов, что вернется к родителям на хутор в Смоланде и начнет работать на земле; ничто больше не связывало его с Туманным островом. Ни одна живая душа не знает, что он на самом деле думает и чувствует, а также о том, что это он помог Софии сбежать, – и пусть все так и останется. Но когда на горизонте тонкой полосой замаячили очертания материка, Симона начали терзать сомнения. В голове зазвучал резкий голос матери. Он увидел перед собой грустные глаза Даниэля в тот роковой вечер. Симон поклялся себе никогда не возвращаться. Никогда не прощать мать. Запихнуть весь этот проклятый хутор в некий душевный архив. И вот теперь он направляется из огня да в полымя… Симон не видел никакого выхода. Не мог заставить себя принять решение.