– Ну, вот!
– весело сказал мистер Пегготи.
– Вот оно как, миссис Гаммидж!
– Миссис Гаммидж тихонько застонала.
– Окно, по обычаю нашему, освещено! Вы удивляетесь, для чего это делается, сэр? Да ведь это для нашей малютки Эмли. Видите ли, как наступят сумерки, так дорога-то становится не очень светлой и веселой... И если я прихожу к тому часу, когда Эмли возвращается домой, я ставлю свечу на окно. Вот тут-то, видите ли, две цели достигнуты, - добавил мистер Пегготи, с сияющей физиономией наклоняясь ко мне.
– Сначала Эмли говорит: "А вот и мой дом!" Вот что она говорит. А потом она говорит: "И дядя мой дома!" Потому, если бы не было меня дома, я бы не выставил свечи.

– Экий ты младенец!
– сказала Пегготи; и если она и в самом деле так думала, то, пожалуй, любила его за это еще больше.

– Ну, кто его знает!
– возразил мистер Пегготи; он стоял, широко расставив ноги, и с довольным видом потирал их обеими руками, посматривая то на нас, то на огонь в очаге.
– Не очень-то я похож по виду на младенца.

– Не особенно, - согласилась Пегготи.

– О да, - засмеялся мистер Пегготи.
– По виду не очень-то похож, но... коли подумать... да, господи помилуй, не все ли мне равно! А теперь я вам вот что скажу: когда случается мне пойти да поглядеть на хорошенький домик нашей Эмли.
– Ах, провалиться мне на этом месте!
– неожиданно и весьма энергически воскликнул мистер Пегготи.
– Ну, вот. Как бы это получше сказать? Я будто чувствую, что самая маленькая вещичка там - все равно что она сама. Беру я эту вещичку и кладу ее на место, и так, знаете ли, осторожно, как будто это наша Эмли. И то же самое с ее шляпками и другими вещами. Я бы не стерпел, если бы с ними обращались грубо - никак бы не стерпел! Вот вам и младенец, с виду похожий на большущего морского ежа! воскликнул мистер Пегготи, закончив свою торжественную речь оглушительным хохотом.

Засмеялись и мы с Пегготи, но не так громко.

– А дело-то вот какое, - с восторженной миной продолжал мистер Пегготи, снова потерев ноги, - еще в ту пору, когда она была совсем малютка, едва доросла мне до колена, мы с ней, знаете ли, играли в разные игры и воображали, будто мы и турки, и французы, и акулы, и всякие там иностранцы... да, господи помилуй, и львы, и киты, и - невесть что еще... вот я, знаете ли, и привык. А возьмем хоть вот эту свечу!
– Мистер Пегготи радостно указал на нее рукой.
– Уж я-то знаю: когда Эмли выйдет замуж и уйдет отсюда, я буду выставлять эту свечу точь-в-точь по-старому. Уж я-то знаю: когда я буду сидеть тут по вечерам (а где же мне и жить, господи помилуй, как не здесь, какое бы наследство я ни получил!) в те дни, когда ее здесь не будет или я туда к ней не пойду, я буду ставить свечу на окно, сидеть у очага и воображать, будто я ее поджидаю, точь-в-точь как поджидаю сейчас. Вот вам и младенец, похожий с виду на морского ежа!
– воскликнул мистер Пегготи, снова захохотав.
– Да вот и теперь, сию минуту, когда я смотрю, как горит свеча, я себе говорю: "Эмли на нее смотрит. Она сейчас придет!" Вот вам и младенец, с виду похожий на морского ежа! А я не ошибся, - добавил мистер Пегготи, оборвав свой смех и захлопав в ладоши, - вот и она!

Но это был только Хэм. Должно быть, дождь усилился с тех пор, как я пришел, потому что Хэм был в большой клеенчатой шляпе, надвинутой на глаза.

– Где Эмли?
– спросил мистер Пегготи.

Хэм мотнул головой, словно давая понять, что она осталась снаружи. Мистер Пегготи взял свечу с окна, снял с нее нагар, поставил ее на стол и принялся размешивать угли в очаге, а тем временем Хэм, все еще стоявший на прежнем месте, сказал мне:

– Мистер Дэви, выйдите-ка на минутку, посмотрите, что мы с Эмли хотим вам показать.

Мы вышли. Он пропустил меня вперед, и я с удивлением и испугом заметил, что он смертельно бледен. Он быстро вытолкнул меня наружу и закрыл за нами дверь. 3" нами двумя.

Что случилось?

– Мистер Дэви...

О, несчастный, как горько он зарыдал!

Я оцепенел при виде такого горя. Не знаю, о чем я тогда подумал, чего ужаснулся. Я мог только смотреть на него.

– Хэм! Бедный мой Хэм! Ради бога, скажите мне, что случилось!

– Моя любовь, мистер Дэви... радость и надежда моего сердца... Ради нее я готов был отдать жизнь, отдал бы и теперь... она ушла!

– Ушла!

– Эмли убежала! О мистер Дэви, подумайте, как она убежала, если я молю сейчас милосердного бога убить ее (а она мне дороже всего на свете), только бы не дать ей дойти до бесчестья и погибели!

Его лицо, обращенное к затянутому облаками небу, его крепко стиснутые дрожащие руки, его страдальческий вид остаются и по сей день в моих воспоминаниях неразрывно связанными с этим пустынным берегом. Здесь всегда ночь, и он - единственное живое существо на берегу.

– Вы человек ученый, вы знаете, как лучше поступить, - торопливо продолжал он.
– Что мне сказать там, дома? Мистер Дэви, как объявлю я об этом ему?

Я увидел, что дверь приоткрывается, и инстинктивно сделал попытку придержать щеколду, чтобы выиграть время. Слишком поздно! Мистер Пегготи высунул голову, и никогда не забыть мне, как изменилось его лицо, едва он увидел нас, - никогда, хотя бы я прожил пятьсот лет.

Помню громкий стон и крик, помню женщин, бросившихся к нему, и вот мы все стоим в комнате. У меня в руке записка, которую дал мне Хэм. А у мистера Пегготи расстегнут жилет, волосы взъерошены, лицо и губы совсем белые, и кровь тоненькой струйкой стекает по его груди (вероятно, она брызнула у него изо рта); он пристально смотрит на меня.

– Читайте, сэр, - тихим, дрожащим голосом сказал он.
– Медленно, прошу вас. Не знаю, смогу ли я понять...

Среди мертвой тишины я стал читать закапанное слезами письмо:

– "Когда ты, любящий меня гораздо больше, чем я того заслуживала даже в то время, когда мое сердце было невинно, получишь это письмо, я буду очень далеко".

– Я буду очень далеко, - медленно повторил он.
– Постойте! Эмли очень далеко. Читайте!

– "Когда я покину завтра утром мой любимый дом-любимый дом... о да, мой любимый дом..."