Слуга исполнил эти приказания, по-видимому прекрасно понимая мотивы, которыми они были продиктованы, и вышел из комнаты. Лорд Фредерик Верисофт, сказав, что скоро вернется, перешел в смежную комнату и закрыл за собой двустворчатую дверь.

Послышались тихие шаги на лестнице, и Ральф Никльби со шляпой в руке бесшумно пробрался в комнату, наклонившись всем туловищем вперед, как бы с глубоким почтением, и пристально всматриваясь в лицо своего достойного клиента.

— Как видите, Никльби, — сказал сэр Мальбери, указав ему на кресло у кровати и с напускной беспечностью махнув рукой, — со мной произошел несчастный случай.

— Вижу, — отозвался Ральф, все так же пристально смотря на него.Ужасно. Я бы вас не узнал, сэр Мальбери. Ах, боже мой! Ужасно…

Вид у Ральфа был чрезвычайно смиренный и почтительный, а голос приглушенный — именно такой, каким учит говорить посетителя деликатнейшее внимание к больному. Но выражение его лица, когда сэр Мальбери отворачивался, являло поразительный контраст. И, когда он стоял в обычной своей позе, спокойно глядя на простертую перед ним фигуру, те черты лица, которые не были затенены нависшими и сдвинутыми бровями, складывались в саркастическую улыбку.

— Садитесь, — сказал сэр Мальбери, повернувшись к нему, по-видимому, с величайшим усилием. — Я не картина, чтобы стоять и глазеть на меня:

Когда он повернулся, Ральф отступил шага на два и, притворяясь, будто ему нестерпимо хочется выразить свое изумление, но он решил не делать этого, сел с прекрасно разыгранным смущением.

— Я ежедневно справлялся внизу, сэр Мальбери, — сказал Ральф, — первое время даже по два раза в день, а сегодня вечером ввиду старого знакомства и деловых операций, которые мы проводили вместе к обоюдному удовлетворению, я не устоял перед желанием проникнуть в вашу спальню. Вы очень… вы очень страдаете? — спросил Ральф, наклоняясь и позволяя себе улыбнуться той же жестокой улыбкой, когда больной закрыл глаза.

— Больше, чем мне бы хотелось, и меньше, чем хотелось бы иным разорившимся клячам, которых мы с вами знаем и которые винят нас в своем разорении, — отозвался сэр Мальбери, беспокойно проводя рукой по одеялу.

Ральф пожал плечами, протестуя против крайнего раздражения, с каким были сказаны эти слова, — раздражения, вызванного оскорбительным, холодным тоном, который так раздосадовал больного, что тот едва мог его вынести.

— А что это за «деловые операции», которые привели вас сюда? — спросил сэр Мальбери.

— Пустяки, — ответил Ральф. — Есть несколько векседей милорда, которые нужно переписать, но это можно отложить до вашего выздоровления. Я… я… пришел, — прододжал Ральф, говоря медленно и с более резкими ударениями, — я пришел сказать вам о том, как я огорчен, что какой-то мой родственник — правда, я от него отрекся — подверг вас такому наказанию, как…

— Наказанию! — перебил сэр Мальбери.

— Я знаю, что оно было жестоко, — сказал Ральф, умышленно истолковав это восклицание превратно, — тем больше хотелось мне заверить вас, что я отрекаюсь от этого негодяя, что я не признаю его моим родственником, в пусть он подучит по заслугам от вас или от кого угодно. Можете, если хотите, свернуть ему шею. Я вмешиваться не буду.

— Так, значит, эта басня, которую мне здесь передовали, ходит по городу? — спросил сэр Мальбери, стискивая кулаки и зубы.

— Всюду об этом кричат, — ответил Ральф. — Разошлось по всем клубам и игорным залам. Говорят, об этом сложили славную песенку, — добавил Ральф, жадно всматриваясь в своего собеседника. — Я-то ее не слыхал, — такие вещи меня не касаются, — но мне говорили, что она даже напечатана и, разумеется, о ней всем известно.

— Это ложь! — крикнул сэр Мальбери. — Говорю вам, что это ложь! Кобыла испугалась.

— Говорят, он ее испугал, — заметил Ральф тем же спокойным невозмутимым тоном. — Кое-кто говорит, что он вас испугал, но это ложь, я знаю. Я так прямо и сказал, — о, я десятки раз говорил! Я человек миролюбивый, но я не могу слышать, когда в вас говорят такие вещи. Нет, нет!

Когда сэр Мальбери вновь обрел способность внятно выговаривать слова, Ральф наклонился вперед, приставив руку к уху, и при этом лицо его было так спокойно, словно каждая его суровая черта была отлита из чугуна.

— Когда я встану с этой проклятой кровати, — сказал больной, в припадке бешенства ударив себя по сломанной ноге, — я отомщу так, как никогда еще не мстил ни один человек. Клянусь богом, отомщу! Случай помог ему положить мне метку на лицо недели на две, но я ему оставлю такую метку, что он донесет ее до могилы. Я искромсаю ему нос и уши, высеку его, искалечу на всю жизнь! Мало того: этот образец целомудрия, это чудо стыдливости — его нежную сестрицу — я ее протащу через…

Возможно, что в этот момент даже холодная кровь Ральфа обожгла ему щеки. Возможно, сэр Мальбери вспомнил, что хотя Ральф и был негодяем и ростовщиком, но когда-то, в раннем детстве, он обвивал руками шею отца Кэт. Он запнулся и, потрясая кулаком, скрепил недосказанную угрозу страшным проклятьем.