— Бумажка…

Митька, позабыв о шишке, съездил по лбу всей пятерней.

О некоем договоре, что он подписал по пьяни со старостой Ивановского сто, рыбак напрочь забыл. Но теперь, после вопроса Павлика, сразу вспомнил.

— Бумажки, что тебе купчик тот, Акинфий, кажись, подсовывал. Я хоть и пьяненький был, да видел. Еще спросить хотел, да… — Он замялся, на ходу придумывая, почему не спросил и не остановил Митьку. — Да ты ж сам сказал, по-русски говорить нельзя, вот и промолчал.

— Что-то тебе не помешало с другими на русском говорить. Не ты ли заверял купчиков, что ты знать не знаешь, где Англия собачья находится, чтоб ей неладно? — окрысился Олешка, тоже страдающий от похмелья и хмурящийся от головной боли.

— Ну было, виноват, что ж теперь — убивать за это?

— Убивать не убивать, а дел вчера все натворили. Всем и расхлебывать теперь, — сказал Митька. — А что за бумажка была, вот не помню.

К разговору подключился Стенька, прежде молчавший с самого утра:

— Что за бумаги они тебе подсовывали, не скажу. Но вот слова Акинфия этого припоминаю, — заверил он. — У купчика того еще глаза на лоб полезли, как ты бумаги без спора всякого подписал. Это я помню.

— Ну-ка? — Митька, сгорая от любопытства и одновременно от стыда за свое беспамятство, подался вперед. — И что он говорил? Выкладывай.

— Акинфий что-то про корабли английские рассказывал. Якобы груз до Новгорода довезет в целостности и сохранности. Кажись, так.

— Так это Семён, ихний староста, говорил, что поможет, — вставил Павлик.

— Дурень, их двое старост, с обоими дело иметь, — поправил Олешка.

— Да хоть десять. — Близнец демонстративно отвернулся. — Я почем знаю, говорю как есть.

— Ну если так, может, и нет страшного ничего? — предположил Митька.

— Было бы страшное, мы живые оттуда б не ушли.

Стенька поднялся и принялся массировать виски, кривясь.

Митька хорошо его понимал — боль в голове не отступала. На самом деле можно было сколько угодно размышлять и выдвигать самые разные предположения… Но что сделано, то сделано. И факт налицо — выдай они себя каким-то образом, в живых их бы давно не было. Наверное, правильнее всего будет считать, что никто ничего не заподозрил на злополучном пиру.

Дальше разберемся, решил рыбак.

Ну и вывод из ситуации напрашивался невольно. В их положении отныне нельзя позволять заложить себе лишнего за воротник. Никаких попоек, а то можно прилипнуть по пьяни так, что не разгребешь. Вот только что делать дальше? От новгородских купцов нет вестей, где английский товар — тоже неизвестно… Мысли Митьки прервал стук в дверь. Рыбачки встрепенулись, оборачиваясь. На этот раз посыльный не стал ожидаться, пока ему откроют, и отворил дверь сам. Полагал, что купцы английские еще спят или… О второй стороне медали Митька предпочел не думать. Он взглянул на посыльного, отвесившего рыбакам короткий поклон.

— Здравия, немцы, — поприветствовал посыльный. — От старосты Акинфия известие велено передать.

— Слушаем.

— Ивановское сто собрало корабли из Новгорода к губе Варзины. Вас велено пригласить на отправку судов сегодня по полудню на Торгу.

Посыльный откланялся и вышел. Рыбаки молча переглянулись. Ну что ж, вроде как все становилось на свои места.

Приглашение на сторону Торга, откуда по Волхову отправлялись в далекий путь корабли, Митька принял. Как бы ни болела голова, как бы ни просило покоя вымотанное тело. Следовало взять себя в руки, собраться и отправляться на Торг. Будет странно, если купеческие корабли отплывут в губу Варзины без участия англичан. Похмелье после пирушки у Ивановского сто не могло быть принято за оправдание.

Правда, идти на сторону Торга пришлось самому. Братья-близнецы, поразмыслив, сослались на недомогание. Олешка вовсе заявил, что не простоит на берегу, чтобы не вырвать в Волхов или не завалиться в обморок. Пререкаться Митька не стал, ну не умели пить ребята, вот и отходили болезненно. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из рыбачков блеванул на кафтан новгородского купца, поэтому пусть остаются и отсыпаются. Митька же сам обливался холодным потом в три ручья, но заставил себя пойти.

Кое-как добрел до Великого моста, соединяющего стороны, по пути пару раз заплутав и свернув не в тот переулок. И теперь он стоял на берегу Волхова, подбоченившись и уперевшись для верности в стену одного из прибрежных складов. Народу на берегу собралось порядочно, по большей части то были зеваки, не знавшие, чем себя занять, да морячки, грузившиеся на суда. Самих купцов сегодня было значительно меньше, чем на вчерашнем пиру, а из тех, с кем рыбачкам довелось познакомиться, пришел вовсе только Акинфий. Возможно, именно ему было поручено представлять интересы общины в делах с англичанами. Можно было, конечно, предположить, что купчики тоже люди и не все отошли после вчерашнего, вот и не явились к берегу. Но отчего-то в подобное предположение верилось с трудом. Купчики стояли обособленной группой из восьми человек и о чем-то переговаривались с морячками, не обращая на прибывшего Митьку внимания. Возможно, не заметили, может быть, делали это намеренно, но рыбак не счел нужным первым заводить разговор.

Он решил не забивать голову и переключился на приготовления. У берега реки было не обнаружить ладей. Ивановское сто решило сделать ставку на резвые и юркие ушкуи, позволяющие не глядя преодолевать пороги Волхова при наличии опытного лоцмана в экипаже. В том, что такие лоцманы здесь были, Митька нисколечко не сомневался.

Ушкуев на берегу насчитывалось аж пять штук! По внешнему виду лодки были почти новые, стоили немалых денег и выгодно отличались от хлипких суденышек, на которых в Новгород плыл Иван. Конечно, ушкуи уступали в размерах ладьям, имея длину порядка 26 локтей и 4 локтя в ширину. Но они значительно выигрывали в осадке, не превышавшей 1,5 локтей с нагрузкой. Столь малая осадка как раз развязывала кормчему руки на порогах Волхова, увеличивая шанс доставить товар в целости и сохранности.