Первым заговорил Атаман.

– Ну что, хлопчик, потолкуем? – обратился он ко мне и глазами указал вглубь, за арену, где находились подсобки и гримёрные. – И ты тоже давай, – кивнул Атаман в сторону Адамчика.

Мы проследовали за Игнатом Клементьевичем – первым шёл Адамчик, затем Изя и заключал процессию я. Мысли путались у меня в голове. Я двигался в сторону этого таинственного помещения, где решалась судьба цирка. Мы шли путаными коридорами, и я удивлялся, что никогда не подозревал о существовании этих комнат, когда работал в конюшне. Меня потряс размер цирка, но я быстро потерял ориентир и следовал за Атаманом и Адамчиком. Присутствие Изи меня успокаивало, но у меня создалось ощущение, что мы снова перешли в другое измерение. Запахи чувствовались по-другому, более резко. Кругом царила полутьма, сказочная и дремотная. Мне казалось, что, если Атаман вдруг решит нас тут бросить, мы уже никогда отсюда не выберемся и останемся в этом длинном, запутанном коридоре навсегда. Но внезапно открылась дверь, и мы попали в аккуратную комнату. Окон в ней не было, но внутри горели яркие лампы, и по стенам стояли три сундука с наклейками, какие даются при пересечении границы. Сундуки были древние, видавшие виды, но добротные. Игнат Клементьевич показал нам на один из них, и мы с Изей сели на него рядом. Игнат Клементьевич поместился в кресло, а Адамчик остался стоять у дверей, будто охраняя помещение. Атаман крякнул:

– Беспризорники?

Я молчал. Игнат Клементьевич посмотрел на меня вопросительно, чуть наклонив голову, и тогда я отрицательно покрутил головой. Он хмыкнул:

– Да, понятно, на беспризорников не похожи.

Изя, не привыкший сдерживаться, заёрзал на сундуке, и я остановил его жестом. Изя послушался и затих. Игнат Клементьевич ещё раз вздохнул, и тут Адамчик объявил:

– Его Максом звать. Я его давно уже подметил, он тут крутится постоянно. Хороший парень, крепкий.

– Макс? Немец, что ли? – уточнил Атаман.

– Нет, просто имя такое, не немец, – ответил я.

Я сознательно умолчал о своём еврейском происхождении, надеясь, что мои голубые глаза и правильные черты лица помогут мне сойти за поляка. Или того же немца. Мать часто давала понять, что афишировать еврейское происхождение не нужно, что «антисемиты кругом, им только волю дай», а «свой свояка видит издалека». Это означало, что евреи меня найдут и вычислят сами, а остальным же знать, кто я на самом деле, не нужно. Благодаря моему имени и вполне европейской внешности за еврея меня принимали, только если узнавали моё отчество или же если я сам в этом признавался.

– Значит, не беспризорник, и звать тебя Максом. Понятно. – Атаман снова вздохнул. Я кивнул. – Ну что, задатки у тебя есть. Я бы даже сказал, что хорошие задатки. Только вот что, тебе сколько годков-то?

– 12! – выпалил я. Потом вспомнил, что надо было соврать и прибавить себе год, согласно документам, но увидел, что Атаману мой возраст понравился.

– 12 – это хорошо. Это в самый раз, – одобрительно крякнул он. – Это очень, очень хорошо. Дай-ка я на тебя гляну поближе.

Я встал с сундука и подошёл чуть ближе, а он, увидев моё смущение, сказал:

– Да подойди сюда, не съем я тебя.

Я подошёл, и он покрутил меня, поворачивая влево и вправо, щупая мышцы, а потом приказал сесть на шпагат. Шпагат я делать умел, но мало уделял ему внимания.

– Так, надо будет поработать над этим, но растяжка имеется, – будто про себя отметил Атаман. Вид у него был как у человека, покупающего лошадь на базаре.

Мне вдруг перестало нравиться это место и стало неуютно в этой комнате.

– Так что же, не беспризорник, значит. А то тут ошиваются разные. Все в акробаты хотят поступить.

Это было правдой. Около цирка действительно вились целые толпы грязных, вшивых беспризорников. Отлавливать их приходили бригады комсомольцев, а потом отводили в приюты. Ребята эти были моего примерно возраста, но грязные, оборванные и вечно голодные. Мы с Изей их побаивались, но научились обходить стороной и вести себя уверенно и достойно, так, чтобы беспризорники нас не трогали. Беспризорники мечтали поступить в цирк и ездить с цирком «на гастроли», что в их представлении означало колесить по всей стране и получать хлеб за то, чтобы «пару раз покувыркаться на арене».

– Так ты что же, хочешь стать акробатом?

– Да. Очень хочу.

– И жильё тебе не нужно?

– Нет, не нужно. Я тут рядом живу.

– Понятно. – Атаман задумался. Затем снова спросил: – А что же, ты, может, и в школу ходишь?

– Конечно, хожу, – ответил я.

– Так чему же вас там учат? В школе вашей? – спросил Атаман.

Вопрос мне показался странным, но я решил, что будет невежливо на него не ответить.

– Разному учат, я в техникуме учусь, там у нас математика и основы физики, и ещё разное.

– Понятно, понятно, значит, обучают всё же, а я-то думал, советская власть всю науку отменила. Это отрадно, – заметил Игнат Клементьевич. – Ну вот что, Макс, я думаю так. Раз ты учишься в техникуме, в акробаты тебе поступать не надо. Потому что жизнь у цирковых такая, что альтернативы нет. Цирк – это навсегда. Понимаешь?

Я кивнул, хотя не понимал его слов. Только почувствовал, что ещё вот-вот, и он мне откажет, и от этой мысли мне стало горько и обидно.

– Так вот что я тебе скажу, Макс. Ты можешь приходить к нам и заниматься, у тебя явно природный талант, такое бывает исключительно редко. Я это вижу, ценю, но раз у тебя есть родители и ты обучаешься наукам, то забрать тебя в цирк я не смогу. Это раньше такое бывало, убегали от родителей и уезжали с цирком на гастроли. А мы-то здесь надолго. Найдут ведь тебя рано или поздно, и меня накажут. Бывало уже. Так что ты смотри, учёбу свою не бросай. Техникум этот. Но захаживай. И если хочешь, можешь даже с Адамчиком репетировать. В паре. Я думаю, у вас хорошо получится.