Мы объяснялись на пальцах или с помощью старшего сына Таня, который, вроде как, учил в школе английский. Судя по тому, что из двадцати сказанных мной слов он понимал только одно, я предположил, что школа была не из лучших. Отпускать меня, несмотря на неудобства, возникшие по моей вине, не хотели.

На следующий день, до восхода солнца, все, от мала до велика, собрались в поле, и я под предлогом, что хочу посмотреть плантации, ушел с ними из дому, а когда до трассы оставалось километра два-три, распрощался. Ребятишки долго бежали мне вслед, точно я был уходящим поездом, а Тань и его жена расплакались, и все не могли перестать жать мне руку.

Вечером того же дня, проспав всю дорогу в кузове старого пикапа, я очутился в Дананге. На дорогах, из-за мотоциклистов, движение было кошмарное, меня трясло и подкидывало на кочках, ехали медленно, и даже огромная соломенная шляпа не спасала от палящего светила. Я игнорировал горную дорогу и вид, открывающийся с самых высоких точек, и лежал, как ленивая корова, зажав во рту незажженную сигарету.

В Дананге толпа каких-то демонстрантов, или просто пьяных гуляк, увлекла меня в гущу событий, я, незаметно для себя самого, оказался в наиболее оживленной части города, отделенной рекой от прибрежных районов. Ноги гудели от усталости, поскольку в кузове их приходилось постоянно поджимать, а отбитые на кочках бока ныли и мешали нормально нести рюкзак. Нос и руки обгорели.

На улицах уже зажгли тусклые фонари, постепенно становилось немного прохладнее. Живот урчал от голода, но заходить никуда не хотелось – это означало бы новые контакты с людьми.

Я прислонил рюкзак к стене обветшалого здания с заколоченными окнами и сел прямо на тротуаре. Над головой раскачивались мириады спутанных проводов, они находились в катастрофическом состоянии, и стекались к столбам со всех концов города. Одно из окон было заколочено плохо, и фанера жутко скрежетала, хлопая о прогнившие остатки рамы, нагоняя тоску и мысли о призраках. Люди, проходившие мимо, спотыкались о мои ноги и недовольно что-то восклицали, но мне было все равно. Я закурил и задумался, опершись на бетонную прохладную стену.

Напротив меня раскинулась ярмарка, пестревшая лавочками с поношенной одеждой и перезрелыми фруктами в прогнивших деревянных ящиках. Воздух состоял сплошь из резких ароматов, которые несли с собой прохожие, спотыкавшиеся об меня. Я различал выхлопные газы, пот, пропавшие фрукты, дешевые духи, свежий зеленый лук и тошнотворный мясной бульон. Из кондитерской, расположенной за углом, выходили с пакетами, из которых торчали длинные палки батонов, и пахло дрожжами и сырым тестом. Кто-то из прохожих пролил мне на ботинки пиво, а в закоулке напротив бездомный справил свою нужду. Ароматы поистине будоражащие.

Не знаю, как долго я там просидел, но судя по всему, достаточно, так как за это время мне еще дважды успели облить ботинки, а кто-то даже плюнул в мою сторону, но промахнулся. Я собирался уже подняться и отправиться на поиски еды и ночлега, когда рядом со мной приземлилась довольно крупная девушка, на вид – лет двадцати. Она сразу пошла в наступление, несмотря на то, что я никак не отреагировал на ее появление.

– Ты самый настоящий бездельник.

– Точно так же говорила моя мать.

– И она была права, судя по всему.

– Нет, у меня два высших образования.

– Это ничего не доказывает. Нелегкий день?

– Тебе какое дело?

– Обычно только неудачники сидят на тротуарах и не замечают, что их обувь облита пивом, а футболка провоняла насквозь.

– Можешь взять себе. Заодно постираешь.

– Это дискриминация. Думаешь, раз я девушка, значит, у меня руки чешутся приласкать какую-нибудь свинью, и постирать ему футболку, а заодно заштопать носки?

– Не помешало бы. Думаю, ты бы не отказалась разделить со мной кровать в своем отеле. – Я снова начал злиться, устав от бессмысленного разговора, и заметив, что она-то точно не похожа на неудачницу.

Одета она была лучше некуда, в ушах довольно крупные серьги, на левом запястье тонкие часики, явно не из дешевых. Странно было видеть ее, нарядную и сияющую, рядом со мной на грязном вонючем асфальте.

– В современном обществе патриархальные нравы уже неприемлемы. Это дискриминация по половому признаку, ты не только бездельник, но еще и хам. Ни одна уважающая себя девушка не станет прислуживать мужчине, тем более – такому, как ты.

– Больно нужно. Что ты вообще привязалась? Прицепись со своей эмансипацией женщин к тому, кто захочет тебя слушать. Катись-катись.

Пару минут она сидела молча, я подумал, что зря на нее сорвался, но нельзя же вот так вторгаться на чужую территорию и лезть с нравоучениями, да еще такими тупыми, к первому встречному. Я слушал движение улиц, крики лавочников, топот ног и бесконечные сигналы автомобильных гудков. Шум отвлекал от урчания живота. Мне почти удалось забыть о надоедливой соседке, как она снова напомнила о своем присутствии.