Все эти дни бойцы были молчаливы – смерть друзей всегда действует оглушающе. И тем более, когда коса безносой забирает одного за другим. Сначала Бурый с Ажуром; потом Тринадцатый; теперь – Ставр и Мудрый. Джунгли брали свою плату жизнями. И кто знает, не настанет ли уже завтра твой черед?.. Сам же Сотников… Он словно раздвоился, распался на командира и товарища. Командир в нем оставался бесстрастен и оперировал именно этим обезличенным понятием – «потери». Потери следовало замещать, и он поступил как должен был. А товарищ… Товарищ же пытался затолкать осознание смертей ребят поглубже и как можно реже вытаскивать на свет. Может, просто пытался укрыться от суровой действительности за казенщиной командира?..

И со Ставром, и с Мудрым все было предельно ясно. Сергей Исаичкин пожертвовал собой, отдав жизнь за обойму. Платформу он завалить так и не смог – но сдержал. Не пошла она в цех. Хотя, судя по всему, намеревалась – когда обойма, уходя, проходила мимо южной галереи, Серега отметил, что торчит она теперь намного ближе, чем раньше. Тронулась – но опознала человека с опасным для нее оружием и предпочла остаться на месте: вдруг рядом еще с десяток караулят?.. Мудрый же просто выменял у Джунглей жизнь ребенка на свою. У него тоже не было иного выхода. Но… именно это и терзало Серегу больше всего. Недосмотр, по которому у Кирюхи не оказалось плаща, привел к гибели боевого товарища. И большая часть ответственности за это лежала на нем.

Имелась и еще одна мыслишка. Подленькая, она точила его все эти дни, и он гнал ее от себя – но раз за разом она возвращалась снова. Мудрый как научная единица – да даже и как боевая! – значил для обоймы куда больше ребенка. Он был важнее. Полезнее. И ведь знал же! Предполагал! Предвидел! Понимал, когда принимал решение тащить пацана с собой, – рано или поздно это может аукнуться. И вот – момент настал. Но вместе с тем он понимал, что выхода действительно не было. Эта дилемма упиралась в вопрос морали, в вопрос милосердия: можно ли оставить беспомощного человечка в Джунглях, бросить его ради выполнения приказа, даже если – кто знает? – это приведет в будущем к спасению всей общины… или, поступив так, ты станешь чудовищем? Тот самый пресловутый вопрос о слезе невинного ребенка, который поднимал еще сам Достоевский[42]. И ответа на этот вопрос у Сереги не было.

Впрочем, ответа, пожалуй, не существовало в принципе. Каждый для себя решает сам. Илья, видя хмурую физиономию товарища, на второй день не выдержал и, выспросив причины, прочитал небольшую лекцию на тему. И вывод виделся именно такой.

– Вообще, способы разрешения подобных моральных дилемм давно известны, – сказал он. – Другое дело, что не каждый сможет… кхм-кхм… им следовать. Но в этом и есть сила и ответственность руководителя – умение пожертвовать малым ради большего.

– Какие же способы? – ворчливо осведомился Серега.

– А простые, – Знайка, увлекаясь, пихнул поглубже на переносицу очки. – Первое – это принцип меньшего зла. Проблема вагонетки. Этическое понятие, связанное с ситуацией выбора из двух альтернатив, каждая из которых не представляется привлекательной. Из двух зол всегда выбирают меньшее. Аристотель. И меньшее зло в данной конкретной ситуации – не брать пацана. Или второе: учет взятых на себя ранее обязательств, так называемый предварительный приоритет. У тебя приказ – подняться до пятидесятого. Это твой предварительный приоритет, обязательство, которое ты взял на себя ранее всего прочего. И ты прекрасно понимаешь, что ребенок усложнит выполнение задачи, а может и сделает ее невозможной. И нельзя было его брать. И хоть ты тресни.

– А что там с вагонеткой? – заинтересовался Букаш.

– Так это еще Филиппа Фут сформулировала, английский философ. Тяжелая неуправляемая вагонетка несется по рельсам. На ее пути находятся пять человек. Двинуться они не могут – лежат привязанные. Ты можешь переключить стрелку – и тогда вагонетка поедет по другому, запасному пути. Но! На запасном пути находится еще один человек, также привязанный к рельсам. Каковы твои действия?

– Я бы, пожалуй, переключил… – после некоторого молчания ответил Гришка.

Знайка кивнул.

– Хорошо. Тогда еще вариант. Та же вагонетка несется по рельсам, к которым привязаны пять человек. Запасного пути нет. Ты находишься на мосту, который проходит над рельсами. У тебя есть возможность остановить вагонетку, бросив на пути что-то тяжелое. Но рядом с тобой находится только некий толстый человек, и единственная возможность остановить вагонетку – столкнуть его с моста на пути. Каковы твои действия?

Гришка крякнул с досадой и задумался.

– То-то и оно, – не дождавшись его ответа, сказал Знайка. – Большая часть тех, кто переключил бы стрелку в первой ситуации, во второй не стали бы толкать человека под вагонетку. В первом случае наблюдатель не взаимодействует непосредственно с человеком; смерть человека на запасном пути является как бы побочным эффектом действия наблюдателя – он ведь стрелку переключает, а не убивает. А во втором случае агрессия к толстяку является неотъемлемой частью плана по спасению пятерых. Так ведь? И для значительной части людей активное участие в этой ситуации – толчок толстяка – выглядит практически невозможным. И это вполне попадает под так называемую доктрину двойного эффекта: в случае необходимости можно совершать действия, которые имеют негативные побочные эффекты, но умышленное проявление агрессии – даже и для достижения положительных результатов – является неправильным.

– А ты сам? Смог бы? – разозлился вдруг Серега. Читает он тут лекции, теоретик хренов… – Смог бы бросить пацана?

– Потому я и не командир, – пожал плечами Илья. – Я бы не смог. Тяжело, совесть бы сожрала. Но я ведь ни к чему и не призываю, я просто раскладываю теорию. Практика же… она, брат, куда тяжелее теоретических выкладок. Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет. Да и мало кто смог бы.

– Важняк, – сказал Серега. – Он бы смог.

– Важняк – совсем другой разговор, – развел руками Илья. – На руководителях такого уровня и ответственность другая. Они не просто могут… они – должны, обязаны решать, кому жить, а кому умирать. У них выбор-то простой: или один человек – или вся община. А мы для таких решений пока мозоль на своей совести не набили.