Получается, его жизнь поддерживал Старый шаман? Больше поддержки не будет…

Ухитрившись расслышать наш разговор, хан, глядя на Олиса, произносит вполне внятно:

— Сын, он надёжный пёс.

Олис сжимает кулаки и бессильно выдыхает:

— Ненавижу.

— Отныне судьба детей степи в твоих руках. Сын.

Хан растягивает губы в усмешке. Несколько секунд он смотрит на Олиса. Его глаза закатываются, воздух со свистом выходит из груди. Владыка степи скончался…

Я молчу, отдаю дань выдающемуся человеку. Мы все молчим. Даже ящеры не шипят. Первым заговаривает Олис:

— Ненавижу…, — но при этом склоняется и закрывает хану глаза.

Олис отступает на шаг.

— Шаман, тебе знакомо бальзамирование? В степи слишком жарко, — тихо спрашиваю я, но Олис слышит, вскидывается:

— Разве недостаточно просто похоронить?

Им опять владеют эмоции.

Я пожимаю плечами. Уверена, Олис понимает не хуже меня, что торжественные похороны, как бы цинично это ни звучало, нужны прежде всего для него самого, нужны, чтобы собрать вместе ханов мелких и крупных племён, утвердить над ними свою власть, показать себя как преемника, укрепиться в статусе нового Великого хана. Но все эти разумные мысли будут позже.

Олис отходит в сторону.

Я догоняю, молча останавливаюсь рядом, беру его за руку и крепко сжимаю пальцы.

— Даже не знаю, что хуже, — усмехается он, — узнать правду о своём происхождении или узнать, что ваше отношение ко мне поменялось, когда вы узнали правду, ваше высочество. Родным я был не нужен, а как оказался чужаком, так можно и принять будущего вассала.

— Это не так, Олис. Правду знали только папа и её величество. Меня же всегда влекли легенды о нашем былом могуществе, и я тайком спустилась в Малую сокровищницу, коснулась Книги судьбы. Именно так я узнала о готовящемся покушении на папу. И заплатила за чтение своей жизнью. Я умерла, умерла по-настоящему, Олис. Около минуты моё сердце не билось. Мне повезло, я вернулась из-за грани, и после этого моё восприятие действительности изменилось, и я, наконец, осознала то, что папа должен был объяснить мне маленькой. Я не спешила к тебе приближаться, я не была уверена, на чью сторону ты встанешь. О твоём происхождении я догадалась позднее, когда сопоставила некоторые странности с подсказками из Книги.

Он всматривается в моё лицо, словно хочет проникнуть в мысли. Лоб перечёркивает вертикальная морщинка, отчего знак, нанесённый ханом искривляется, но это уже не имеет значения. Олис едва заметно расслабляется, напряжение уходит из его позы.

— Действительно? — переспрашивает он.

Я киваю:

— Знаешь, мне показалось, что неправильно называть тебя братом, пока я знаю правду, а ты нет. Для меня твоё происхождение ничего не значит. Кроме политической выгоды, но это про здравый расчёт, а не про чувства. В семьях бывают приёмные дети, и между ними и родными не делают различий. Правда… Сказать, что ты для меня значишь то же, что Тери или Лёк, будет ложью, но… для меня ты не безразличен, брат. Мне жаль, что в семье тебя не приняли.

Внезапно Олис рассмеялся, на лице заиграла добрая, но немного покровительственная улыбка. Я даже опешила от резкой и не понятной мне смены настроения:

— Кресси, сестрёнка, ты в своём слепом эгоизме неподражаема.

— А? — хлопаю я глазами. Олис о чём? Конечно, в альтруисты я не перекрасилась, но я ведь к нему искренне…

Олис выжидательно смотрит, но понимания так и не дожидается, качает головой:

— Кресси, в дома меня не принимала только ты. О том, что у папы, у Тери, у Лёка может быть другое мнение, ты до сих пор мысли не допускаешь. У тебя, сестрёнка, сейчас на лице такое удивление, как будто ты узнала, что тараканы подняли против тебя мятеж и захватили дворец. Тебе хотелось, чтобы меня не принимали, и ты думала, что всё происходит по-твоему. Я поражаюсь тебе, Кресси.

— А-а…

— Скажи уже “бе”, Кресси. Папа к нам, сыновьям, был одинаково строг. Он мало проводил с нами времени, но всё равно раз в несколько дней находил хотя бы час, чтобы побыть с каждым из нас наедине, расспросить, что нас беспокоит, похвалить, подурачиться. Тери тоже относился к нам с Лёком одинаково, а уж с Лёком мы в детстве как только не безобразничали. Вместе, Кресси.

Как?!

— А-а…

— А при тебе Лёк всегда надувался от важности и молчал, мне потом говорил: “Будем, как положено умным мужчинам, снисходительны к принцессе”.

— О?!

— Новый звук, — притворно восхищается Олис.

— Не могу поверить.

Это же как надо было погрузиться в фантазии, чтобы таких вещей не замечать?! Я действительно чувствую себя полной дурой.

— Тогда у Лёка спроси. Например, как мы забрались в папин рабочий кабинет. Мы же видели, что папа много работает, хотели помочь и усердно перепортили печатью две кипы важных документов.

— Сурово наказал?

Мне в детстве в голову не приходило предложить помощь…

Олис фыркает:

— Растрогался и поблагодарил. И объяснил, конечно, что так помогать не нужно.

— У-у-у…

— Вот тебе и “у-у-у”, — передразнивает Олис и притягивает меня в объятия.

Будто не я тут старшая, а он.

Я украдкой вздыхаю. Слов нет. Открытие потрясло меня до глубины души. Я начинаю задумываться, что, возможно, и с императрицей всё не так плохо, как мне виделось. На официальных мероприятиях я не позволяла себе лишнего, а неофициально с императрицей я почти не пересекалась.