Завязался спор, который расколол бы ее надвое.

— Эйра. — Две руки опустились ей на плечи. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Реоной. — Я знаю, что это тяжело для тебя.

— Тяжело? — Она оказалась в кульминации ужасной шутки. Ей стало трудно дышать, словно кто-то ударил ее прямо в живот. Эйра издала глухой смешок дрожащими губами. Все знали об этом. Все это видели, кроме нее. Вся вселенная смеялась над ней. В любом случае так было всегда, а она никогда не понимала истинной причины этого. «Даже твоя мать не смогла полюбить тебя», — вот что сказала Ноэль три года назад в ночь инцидента. Получается, даже Ноэль каким-то образом знала правду. Вот почему это было так больно. Эйра была той, кто ничего не замечал. — Вы понятия не имеете, каково это.

— Возможно, но мы здесь, чтобы помочь тебе. Мы любим тебя, — успокаивала мама.

— Вы не любите меня! — Эйра отступила. В ней ревел прилив, лед потрескивал под ее онемевшими пальцами. Она не позволила бы им снова прикоснуться к ней, используя магию, если бы ей пришлось. Она едва могла думать, пока они смотрели на нее. — Если бы вы… если бы вы любили меня, вы бы сказали мне. Кто-нибудь бы мне сказал. Почему мне никто не сказал?

Эйра ударилась спиной о стену позади себя. Она даже не осознавала, что отступала. Между ней и ее родителями разверзлась огромная пропасть. Снег волшебным образом выпал между ними, образовав ледяную полосу.

— Мы хотели, — умоляюще сказала Реона, слезы текли по ее щекам. — По мере того как ты росла, это становилось все труднее и труднее. Мы…

— Труднее для вас? — Эйра почти кричала. — А как насчет меня? Вы когда-нибудь думали обо мне?

— Конечно. — Херрон шагнул вперед, но не пересек ее магическую черту. — Это было все, о чем мы думали, и почему мы тянули.

— А чего тянули? — Что могло заставить их держать это от нее в секрете?

— Ждали, когда ты повзрослеешь, чтобы справиться с правдой и понять ее важность. — Херрон встретился с ней взглядом. — Есть еще одна деталь о той ночи, когда мы тебя нашли. С тобой была записка, спрятанная под одеялом, но на ней не было надписи, только символ трезубца.

— Что он значит? — прошептала Эйра.

— Ты знаешь, что он значит, — сказал Херрон. Он вырос в Опарине. Он был тем, кто рассказывал ей истории старых моряков и заставил Эйру поклясться, что она никогда не скажет вслух имя королевы пиратов. Ее обещания внезапно обрели новый смысл.

— Нет, нет, это невозможно. Она — миф. — Эйра отчаянно замотала головой. Больше не надо, ей хотелось умолять. Она больше не могла выносить никаких откровений.

— Сообщалось, что Аделу видели тридцать лет назад в Опарине, — сказал Херрон. Одно упоминание имени Аделы заставило Эйру съежиться. Одно это имя было плохой приметой. Она всегда ненавидела его, но, возможно, теперь выясняла причину.

— Моя сестра, Гвен, нашла запись об инциденте в летнем дворце в журналах охраны, записанных принцем Болдэром, — печально сказала Реона.

— Тридцать лет назад? Мне всего восемнадцать.

— Возможно, она вернулась. Мы должны были держать тебя в секрете и безопасности.

— Адела к тому времени должна была быть уже древней! — Эйра покачала головой. — Не может быть.

— Возможно, другая пиратка взяла ее имя и продолжает терроризировать моря. Возможно, ненависть сделала ее бессмертной. Или, возможно, ты права, — признал Херрон. — Возможно, трезубец был каким-то отчаянным материнским способом гарантировать, что тебя примут.

— Мне совершенно не страшен холод, — поняла Эйра. — Адела — плохая примета… Вы… у вас обоих не было причин брать меня к себе.

— Но мы сделали это, — твердо сказал Херрон, обнимая жену за плечи.

Он был прав, они это сделали. А чем она была хороша, как дочь? Из-за нее родителям пришлось оглядываться через плечо, боясь, потому что она, возможно, была отпрыском легендарной королевы пиратов. Всю жизнь они пытались прятать ее, сохранить ее в тайне и держать в безопасности. Полная жизнь забот.

— И мы любим тебя. — Реона вытерла щеки.

— Я всегда была для вас обузой. — Эйра посмотрела на свои руки. Их покрывал иней, снег стекал на пол, как ледяные слезы, что текли по ее лицу. Она сказала, что справится с этой правдой, но с каждой секундой доказывала, что не может. — Я причинила вам только беспокойство и боль. Я сдерживала вашего родного ребенка.

— Не говори так больше, — прогремел Херрон.

— Ты тоже наш родной ребенок, — отрезала Реона без обиняков. — Такая же, как и Маркус.

Но это было не так. Ощущение постоянного нахождения в тени брата. Врожденное желание соревноваться, чтобы доказать, что она достойна любви — побыть на солнышке, будто ей не хватает окружающей ее любви — внезапно все это нашло объяснение.

Эйра продолжала смотреть на свои руки, которые покрылись инеем. Казалось, ее магия пыталась окутать ее, оцепенеть, защитить от этой ужасной правды.

— А теперь послушай меня, — потребовал Херрон. Эйра не могла заставить себя поднять на него глаза. — Если возникнут подозрения, что ты каким-то образом связана с Аделой, то в лучшем случае тебя подвергнут остракизму.1