Снегопад в наших краях может превратиться в настоящее стихийное бедствие, после которого дальше собственного крыльца не пройдешь. Еще надо хорошо потрудиться, чтобы расчистить садовые дорожки.

Так и вчера метель разбушевалась не на шутку. Утром дороги расчистили трактором, а к вечеру, как назло, вновь намело сугробы по колено. И сегодня снегопад не прекращался с обеда, завывая оглушительной сиреной за окнами. Черный кот Васька первым услышал звук тихих шагов. Спрыгнул с печи, подбежал к двери и поскреб лапой, чтобы я выпустила его в прихожую.

Вслед за котом вышла я из самой большой и теплой комнаты в доме, но входную дверь открыть не успела. Мама, пригнувшись, шагнула в дом, вся запорошенная снегом с головы до ног. Я поспешила помочь ей снять пуховую шаль, старое стеганое пальто и теплые сапоги.

– Ну что ты, дочка. Я пока сама могу о себе позаботиться. Не суетись, – только отмахивалась она.

– Давай рассказывай. Что врач говорил? Когда на операцию положат? Надеюсь, скоро. Не молчи, пожалуйста. Я вся как на иголках… Ой! Забыла принести тебе горячего чая с такого мороза.

Я помогла маме устроиться возле печки, принесла теплый платок с бахромой и пару пышных подушек на гусином перу. Не отпустила ее саму за чаем. Пусть отдохнет с дороги. Ей нужно беречь силы и не перетруждаться.

– Погоди, – мама придержала меня за руку.

Я вздрогнула от прикосновения ее непривычно холодных и огрубевших пальцев. За месяцы тяжелой болезни мама сильно исхудала, можно сказать – высохла. Лицо ее осунулось и побледнело. Морозный румянец – и тот надолго не задерживался на ввалившихся щеках. Мне было больно видеть ее такой. Но в который раз собрав силу воли и дав себе установку не плакать, я оглянулась и посмотрела в ее печальные усталые глаза. Повинуясь маминому желанию, присела рядом на лавку. Скрепя сердце, приготовилась выслушать, что сказал ее лечащий врач.

– Все оказалось хуже, чем Илья Андреевич считал до нового обследования, – мама тяжко вздохнула и отвела взгляд. – Опухоль быстро растет. Операцию в обычной больнице я могу не пережить. Или меня парализует и останусь на всю жизнь прикованной к постели, что еще хуже. Не хочу стать для тебя обузой. Мне и так стыдно, что не успеваю помогать по хозяйству, как прежде.

– Я и сама справляюсь! О чем ты говоришь? Не может быть, чтобы в наше время не осталось ни единого шанса победить болезнь. Наука не стоит на месте. Тебе просто нужно найти опытного врача, который использует самые последние методы лечения.

– Илья Андреевич предложил мне лучший способ лечения. Он сказал, один врач в нашей стране может спасти меня. Рубен Погосян. У него на счету десятки подобных операций, и все пациенты выздоровели. В его клинике лучшее и самое новейшее оборудование. Илья Андреевич выписал мне туда направление. Попросил принять вне очереди. Сказал, что нельзя медлить с операцией. Вопрос жизни и смерти.

– Это ведь тот самый известный хирург Погосян, который часто выступает по телевизору? Уверена, он тебя спасет. Ничего не бойся. Ложись на операцию, и все будет хорошо.

– Операция не бесплатная, – мама еще тяжелее вздохнула и вновь стыдливо спрятала взгляд.

– Мы продадим кур, возьмем в долг у дяди Пети, – я начала считать в уме возможную прибыль. – Мне директор магазина обещал небольшую премию к новому году. Но главная надежда на пеструю свинью. Если она скоро разродится и принесет много поросят…

– Увы, Снегурочка моя. На свинью нет никакой надежды… Вот, посмотри. Только пообещай обойтись без слез, – мама достала из сумочки сложенный вчетверо маленький листок бумаги, развернула у себя на коленях и показала мне. – Врач написал сумму. Столько денег нужно на операцию и стационарное лечение в клинике Погосяна.

– Почти миллион!

– Вот именно. Где их возьмем, еще и до середины января? Ну представь, мы продадим дом и останемся на улице. Так еще найдем ли покупателя? Из деревни народ уезжает, а сюда никто не рвется. Машину повезет если на запчасти примут. Врач сказал, берите кредит. Как будто банк так сразу одобрит заявку на большую сумму при твоей мизерной по его меркам зарплате. Я и вовсе без работы. И то – чем нам отдавать кредит. Банк проценты накрутит – ой-ой.

Я встала и подошла к окну. Борясь с желанием самым позорным образом разрыдаться, уставилась в окно на красивый чистый снег. Вдали светились редкие окошки. Часть домов пустовала, и многие оставшиеся, где живут старики, опустеют с годами. А ведь когда-то в нашей деревне был большой колхоз с коровниками, свинарником и птичником. Возделывались поля, на них сажали пшеницу, рожь, кукурузу, картошку и капусту. Но в девяностые года все это крепкое хозяйство развалилось и пришло в упадок. С тех пор колхозные постройки разрушились, поля травой поросли. Многие жители уехали в города на заработки, да так там и осели.

Мама преподавала русский язык и литературу в младших классах сельской школы, которую совсем недавно закрыли. В наших Больших Улитках и ближайших деревнях почти не осталось детей. Учить стало некого. Мама в шутку говорила, что мы с ней самые стойкие и медлительные улитки, потому что пока не уползли из родного места.

– Поеду в Москву, – обернувшись, решительно заявила я. – Устроюсь там на работу. С приличной зарплатой мне дадут кредит, и я смогу его выплатить.

– Ты не представляешь, каково это – жить в большом городе, – мама всплеснула руками. – Непутевая Катька Щукина нигде не пропадет. Точнее, где она только не пропадала. А тебя, моя радость, мне страшно представить одну в Москве. Нет, не могу я тебя отпустить туда, это же почти за тысячу километров отсюда. А столько там всяких опасностей, сама видела в новостях! Убийства, грабежи! Жуть! Не хочу, чтобы ты попала в какую-нибудь некрасивую историю. Ты же и жизни за чертой нашей деревни не знаешь, куда тебе в столицу.