Никогда и никому я не рассказывал о видневшемся по ночам лунном городе. Ни родным, ни друзьям, мне не требовалось кого-либо убеждать в его существовании. Я наслаждался тем, что это – моя личная тайна, моё персональное сокровище и грандиозное открытие, которое я однажды исследую и о котором ещё обязательно напишу.

Прославиться, стать уважаемым человеком в научных кругах, совершить помпезное открытие и познавать диковинки вместе с опытными археологами, изучая необыкновенные ценнейшие древности, дожившие до наших лет, быть может, вместе с представителями иной цивилизации… Я даже не умел плавать, купаясь всегда у берега и, впрочем, за все эти годы так и не было времени научиться.

Время неумолимо шло, детские мечты сменялись мирскими трудностями и типичными проблемами. Быт одолевал свинцовой серостью похожих друг на друга невзрачных будней. Жизнь текла своим чередом и я, взрослея, перестал заглядываться на луну и размышлять о сиянии звёзд, совсем разучился поднимать голову в светлых мечтаниях. Всё вокруг стало таким обыденным, словно деревья – лишь просто деревья, море, как море – ничего особенного, а небо – просто небо над головой, будто не бездна загадок мироздания с сотнями и тысячами разных миров, а жёсткий окрашенный купол с привычным Зодиаком, где уже не найти ничего интересного.

Но однажды, допоздна засидевшись на чердаке, разгребая старый хлам, скидывая вниз запасные доски, способные пригодиться в строительстве нашей пристройки-веранды, и вынося полдня осиные гнёзда, я, выглянув наружу, устало вздохнул и просто бросил взгляд вдаль на морскую гладь.

Там, в сиянии Селены, из воды неспешно поднимался аккуратный красивый город, манящий и невероятный, такой бледный и серебристый, из мрамора, известняка, доломита, алавастора, или будто выточен из того самого лунного камня, как если бы его громадный осколок однажды угодил с небосвода в это море, а неведомые умелые создания допотопных цивилизаций своими непостижимыми для скудного человеческого ума хитрыми приспособлениями выточили в нём все арки, лестницы и коридоры, обратив монолит в величественный замок со множеством пристроек, барельефов, фресок, башен и колонн.

В верхах над шпилями кружили тени чаек, вероятно, своими хищными клювами соскабливая с остова кладки карабкающихся ракообразных и зацепившихся за стены и выступы при подъёме из воды моллюсков, выдалбливая тех из раковин и панцирей, пируя вот так каждое полнолуние.

Глядя на лунный город, я вспомнил своё детство, фантазии юности, и не мог поверить собственным глазам, что вижу играющие в небесном отблеске настоящие каменные стены. Тот самый поднявшийся со дна комплекс построек, о котором я почти позабыл. Никому не сказав ни слова, взяв с собой только фонарь, и даже не проверив в нём запасы масла, я отправился на берег и, уместившись в лодке, начал спешно грести, опасаясь, что могу не успеть, что эти величественные изящные постройки поднимаются лишь на краткий период…

Что было сил, начиная уже задыхаться от усталости и истощения, будто это небольшое путешествие вытягивало из меня всю жизненную энергию, я плыл по спокойной воде в сторону волшебного замка, стремился туда, не сводя с него глаз и опасаясь, что он развеется, как мираж, растворится в дымке тумана и спрячется от меня, как остерегаются показываться людям на глаза все лесные сатиры и пикси, заметить которых могут лишь те, кто ещё не окончательно зачерствел изнутри, став подобием видневшихся статуй.

Громадные исполины придерживали белокаменные своды и карнизы узорчатых местных зданий. Одни были широкими, украшенными вереницей колоннад, другие высотными и цилиндрическими, с остроконечными крышами в узорах зазубрин. Там не виднелось каких-либо флагов, а надписи в орнаментах, если и были, то оказывались неподвластны для расшифровки, оказываясь узорами и иероглифами совершенно немыслимого и непонятного мне языка.

Руки гребли будто сами, я был столь очарован, столь шокирован, что детские грёзы вдруг сами по себе всплыли в реальности, оказавшись явью, что я просто двигался на зов лунного света, прямо туда, в посеребрённое мерцание торчащих над водой кипенных колоколен и минаретов. Но, чем ближе становился ко мне этот причудливый замок, тем тревожнее становилось мне от его вида.

Величественные столбы покрылись вековыми трещинами, опали глыбами по мере своего возвышения, зияя чёрными дырами остроконечных осколков, будто раскрытыми хищными пастями. Город казался мёртвым. Его пагоды и дома обратились в скверные седые склепы, а все величественные обелиски стали обшарпанными могильными плитами, надгробьем для всех лелеянных надежд и захороненных мечтаний, средь которых здесь действительно сновали твари, чем-то похожие на ракообразных, но столь тошнотворного и отталкивающего вида, воистину нескладные, корявые и противоестественные, что мне было дурно дышать, глядя на них.

Каменные титаны чуждого оформления зданий имели несколько голов и множество рук, представая несуразными андрогинами и хтоническими чудовищами, напрочь лишёнными торжества увековеченной грации, изящности и красоты, как шедевры античных мастеров. Пьедесталы колонн украшались дьявольскими отметинами и запретными колдовскими символами. И узорчатые макабрические змеи с наростами шипов и грозными перепончатыми гребнями оборачивались сохранившимся ещё декором вокруг них, вздымаясь ввысь зловещей порослью вьюнков безумия древних зодчих.