А там, под могучими антаблементами испещрённых человеческими черепами перекрытий, капители этих изваяний украшали столь отталкивающие, пугающие и неприятные людскому взору лики, превосходящие весь древний ужас горгон и химер, что облик их побуждал к бесконечным ночным кошмарам, воплощая те наяву. Рукотворные изваяния, словно живые, столь пронзительно глядели леденящей кровь свирепостью прямо в душу, что я остановил вёсла, едва не выронив те из задрожавших рук, и, сотрясаясь, глядел, как светлое величие обращалось при ближайшем рассмотрении в хаотическое безобразие первобытного грубого уродства.

В лицо ударило дыхание зловонное дыхание смерти – груды обглоданных костей украшали местные улицы, и их обсасывали бледные безглазые ползуны, чьи большие округлые рты были испещрены угольчатыми зубами, уходившими в сатанинскую глубь розоватой отвратительной глотки.

От стремительной панической хватки меня начинало трясти, виды немыслимых некромантических пейзажей вызывали слёзы боли, рвоту и слетавший с губ тихий стон, будто душа сама стремилась вырваться из тела, уносясь прочь под языческие барабанные перестукивания костей куда-то в безвременье, в недра изначального пространства, как можно дальше от всего того, что представало перед моим шокированным взглядом.

Как монструозные охранные шису и комаину, как грифоны и сфинксы, на своих громадных лапах с крючковатыми орлиными когтями, здесь сторожевыми псами восседали антропоморфные гули с зубастыми прожорливыми мордами, в которых от родства с людьми практически не оставалось ни следа – какая-то извращённая немыслимая помесь льва, собаки, крокодила и человека… Они хрустели костями, избирательно находя среди объедков что-то для себя интересное, и охотясь на морские звёзды и моллюсков, чтоб показывались где-нибудь неподалёку.

А в вышине над полуразрушенными шпилями летали вовсе не чайки, а ехидно канючащие, устрашающей наружности крылатые горгульи, планируя на перепончатых конечностях. Пронзительно стенающие и гомерически гогочущие, они, словно дозорные, высматривали вокруг корабли и таких наивных дурачков, как я, которые, увидев лунный город, тут же ринутся к нему, не поверив своим глазам, желая исследовать, прикоснуться к чему-то таинственному, не ожидая, что здесь под каждой лестницей и в каждой щели копошится гнусная тошнотворная мерзость.

Глыбы строений с нового ракурса казались асимметричным нагромождением безвкусицы, а сам город – какой-то искажённой потусторонней карикатурой на некрополь, в котором захоронённые стали закланной пищей неописуемых вопиющих существ, придающихся неистовому богопротивному каннибализму, обгладывая белёсые останки.

В свете луны я узрел бессчетное множество обглоданных скелетов таких бедолаг – рыбаки, пираты, путешественники, сколько за сотни или даже тысячи лет сюда попадало несчастных, обречённых пасть обречённой жертвой в мученических схватках, стать разодранной пищей глумливым обитателям здешних могильников и подношением немыслимым в своём извращённом безобразии богам.

Над всем этим плыли по воздуху жуткого вида вопящие призраки, напоминавшие обглоданные сгнившие трупы в изодранных лохмотьях, чей гипнотический звенящий гул потусторонних голосов отдавался раскатами гадкого сотрясающего эха в вышине, словно трубный глас, созывавший на пиршество всех неживых и не мёртвых созданий, порождённых сумеречными кошмарами и лихорадочным бредом вселенской бездны.

Царство адского кладбища, возведённого из скрепленных слюной здешнего богопротивного цирка уродцев, являло мне свою истинную сущность, но оставляло при этом столько глубинных нор и подземелий, где ползали глядящие на свет неописуемые бесформенные ужасы, столько ещё сокрытых морским туманом и крыльями бездонной хладной ночи уголков, где затаились клёкотавшие и скребущиеся твари, противоположные всему природному естеству, а потому боящиеся даже выйти на свет, поджидая забредшую добычу в тёмных закоулках и подворотнях паутины местных улиц и распластавшихся щупалец местных тоннелей.

Осознав, что меня заметили, вероятно, их привлёк свет моего фонаря, и что с этой части города всё больше раздаётся чудовищных воплей и до дрожи пугающего хлопанья крыльев, я насел на вёсла и, что было сил, начал двигаться обратно. Гули, големы, членистоногие – все, восторженно клацая пастями и восторженно улюлюкая, сползались на края скальных выступов богопротивного монолита, на котором и был выстроен этот языческий варварский курган из комплекса склепов, храмов и зиккуратов.

Я видел продольные чёрные глаза горгулий с взвинченными рогами и не закрывавшимися от кривизны зубов скрежетавшими звериными пастями. Они были уже совсем рядом, их многорукие трёхпалые туши с длинными саблями заострённых, наточенных об эти камни, когтей уже собирались поддеть меня, пронзив насквозь, дабы утащить в своё мрачное смрадное логово, но небо начинало светлеть в преддверии рассвета, что им, парящим в воздухе, было совсем не по нутру.

Лунный город в слабеющем сиянии циклопического сверкающего глаза отступающей израненной ночи начинал погружаться под воду, а жуткие порождения мрака, как и положено всяческой паскудной нечисти, ринулись обратно, не желая оставаться без укрытия в дневное время.

Они суматошно ринулись в свои лишённые всякого света убежища, чтобы затаиться в непроглядных недрах катакомб с въедливыми рачками и глубинными муренами, когтями выскабливая на костяных стенах нелепые демонические печати и дурные знаки проклятой чёрной магии, выжидая следующего полнолуния в леденящих снах и извечном томительном голоде, так как подобным существам, в отличие от жалких смертных, вовсе не нужно дышать.