– Чего вы хотите от меня, матушка? Я устал от ваших неразумных слов и отчаянно жалею, что позволил вам приехать в Толоссу. Мне кажется, единственное ваше желание – ослабить мою волю и смутить душу.

– Я хочу спасти тебя, сын.

Бретон грустно покачал головой.

– От кого? От рыцарей Империи, которые стоят под стенами Толоссы? От наемного сброда, который привел за собой император-бес?

– От тебя самого.

– Оставьте в неприкосновенности мою совесть. Между нею и Богом нет посредников.

– Я выносила и родила тебя.

– Вы – мать тела моего, душу дал Бог.

Старуха поправила шаль.

– Ты плохо распорядился своей душой, сынок. Я шла сюда через весь город, из той лачуги, в которой ты прячешь меня ото всех. Подошвы моих башмаков черны – я наступала на копоть и сажу. Твои люди жгли храмы – зачем?

– Их стены были полны золота и лжи.

– Вы изгоняли и убивали священников.

– Они служили не богу, а дьяволу, и поклонялись ему в образе сокровищ земных.

– Ты своею рукой убивал несчастных…

– Они подняли руку против нашего дела и первыми заступили нам путь. Ты забыла, как меня высылали из столицы? Как мне пришлось бежать от стражи, словно грабителю с большой дороги?

– Когда я говорю с тобою, сын, мне кажется, что я стучу в закрытую дверь. Твоя душа, которой ты так гордишься – темный погреб, запертый на замок. В таких местах пыль и плесень по углам, а в темноте копошатся крысы.

Бретон дернулся, словно его ударили по щеке. Лицо старухи посветлело, озаренное гневом, освященное бесстрашием, присущим уверенности.

– Вы все сказали, матушка? – холодно спросил ересиарх. – А раз все, то теперь выслушайте меня. Я был вам хорошим сыном – вы хотели для меня карьеры священника, я им стал и был до тех пор, пока примас не лишил меня сана. Вы неплохо обличали меня, диву даюсь, откуда у старой женщины такое красноречие. Но я напомню вам одну неприятную вещь, скажите-ка, что сталось с моим братом?

– Мой старший сын был честным человеком.

– Охотно верю, что он был невиновен, но это не помешало псам Гизельгера казнить его на костре. Тогда я был едва ли не младенцем, но помню тот дым, и ту сажу, клубы черноты закрывали солнце, мне щипало глаза. Угли светились ярко, жар заставил толпу отступить и священник, который исповедовал осужденных, отошел в сторону и прикрыл лицо рукой – искры жалили его. Полой сутаны он случайно задел лужу смолы, расшитую ткань портило черное пятно. Дрова по краям костра быстро прогорели и рухнули, но в середине держались еще долго, и мой брат…

– Молчи.

– Вы и тогда говорили мне «молчи», хотя я не кричал, и зажимали мой рот рукой…

– Я рано овдовела, а старший сын погиб, потому что был неосторожен и не сумел оправдаться. У меня остался ты, Клаус, я не хочу, чтобы второй сын умер так же, как его брат.

Бретон бесстрашно пожал плечами:

– Ха! И жизнь, и смерть в руках Бога. С чего вы взяли, что я умру, матушка?

– Не зря я так горевала, когда ты сбросил сан и пошел в мятежники. Еще никто не мог противостоять воле Империи.

Ересиарх задумался, угли в камине не трещали, пепел сгоревшего дерева давно остыл.

– Вы видели все, матушка. Вы видели больше, чем я – голодных детей в пыли у стен роскошных дворцов и священников, обедающих на золоте, иерархов Церкви, которые читают молитвы на непонятном языке, и ремесленников, которых жгли за неосторожное слово – они были неграмотны и не сумели оправдаться. Чего вы хотите от меня – чтобы я забыл смерть брата? Даже если бы я забыл все, ведь тогда я был ребенком, став мужчиной, я не могу замазать себе глаза. Я верю, что вы любите меня, как преданнейшая из матерей и желаете блага всем, как милосерднейшая из женщин, так прошу вас – во имя Господа и памяти, не ослабляйте мое сердце страхом и жалостью.

– Чего ты хочешь, сынок? Пусть даже тебе повезет, и ты разобьешь войско собственного государя, пусть за тебя встанут не только мужики, но и рыцари, если поднимется весь юг Церена – хотя разве может такое случиться? Так вот, даже если все будет так, как ты хочешь – ты ничего не сможешь поделать с божественным правом на трон. Гаген – наш государь по праву рождения, а ты – ты только младший сын обедневшей дворянки.

– Ты помнишь историю Рума, матушка?

– Нет. Мои глаза стали слишком слабы для книг.

– Случалось, что и младшие сыновья обедневших дворянок занимали трон.

Старуха в ужасе отшатнулась.

– Ты всерьез хочешь этого, сынок?

– Почему бы нет? Если я не найду другого пути к справедливости, если это единственный путь загасить костры и убрать неправедное золото из храмов…

– Ты сумасшедший. Я на горе себе вырастила безумца.

Бретон бесконечно осторожно взял мать за плечи и слегка подтолкнул ее к выходу.

– Оставьте меня, я прикажу, чтобы вас проводили в безопасное место.