Юрий Домбровский
Новеллы о Шекспире
СМУГЛАЯ ЛЕДИ
Только глупец может считать
стратфордского Шекспира автором "Гамлета" и
"Короля Лира"...
(Из одной старой книги о Шекспире)
По единогласному заключению ученых,
Гулливер не что иное, как миф, легенда,
созданная простым народом, в виду его
склонности к чудесному и необыкновенному.
Гулливер не существовал никогда, а тот, кто
утверждает обратное, лишается звания ученого,
навсегда изгоняется из академии и предается
проклятию в "Ежегоднике".
Леонид Андреев, "Смерть Гулливера".
Глава 1
ТЕАТР
1
Ричард Бербедж, играющий преступного короля, пришел со сцены, снял на ходу железные рыцарские перчатки и с размаху бросил их на дряхлый скрипучий столик.
– ... с этой вашей пьесой-то!..
– сказал он крепко и очень искренне.
Все, кто сидел в уборной, переглянулись, - таким Бербеджа видели впервые, что-что, а спокойствие он не терял никогда. Длинный малый в женском платье покосился на него и встал с табуретки, уступая место.
– Да сиди, сиди!
– приказал ему Бербедж раздраженно и милостиво. Сиди, я еще Билла буду ждать! Ax, черт! Ну уж, я ему на этот раз скажу одно слово... Да, скажу.
Он прошел и сел к другому зеркалу, нахохлился, погрыз большой палец и вдруг раздраженно фыркнул.
– "Сборы, сборы!" - передразнил он.
– Вот и сборы - два пенса да медная пуговица на дне кружки! А то еще "сборы"!
Опять все переглянулись. Хотя, верно, сборов не было, но все знали Бербедж сердится все-таки не за это. Сборы-то сборами, а играть было тяжело и противно. Публика слушала плохо, громко разговаривала, и раз чуть было не вспыхнула драка и пришлось на добрых пять минут прекратить игру: в партере поймали воришку, и тот стал визжать и вырываться. Поднялся шум. Но тут со сцены, где сидела чистая публика, вдруг поднялся высокий молодой в голубом зимнем плаще с тремя золотыми леопардами и гаркнул оскорбительно и громко:
– Эй, вы, милорды! Висельная дичь!
Ему ответили руганью, хохотом и свистом, кто-то даже запустил моченым яблоком, но молодец был тоже не промах, он встал - а был он высок и хорошо сложен - молча обнажил до половины шпагу, потом вытянул руку, сжал кулак и показал его партеру.
– Гы-ы!
– длинно было засмеялся какой-то дурак, но в партере поняли и сразу же замолкли. Тут пахло серьезной дракой, а то, пожалуй, и кровопролитием.
Шум замолк, и пьеса продолжалась, но Бербеджу-то все это было очень неприятно, он играл плохо, с накладками, и чувствовал, что и зрители понимают, что он не в себе, а мучительнее этого состояния для него вообще ничего не было. Теперь он сидел красный от стыда, раздевался и был так зол, что вообще никого бы не хотел видеть: ни приятелей, ни театр, ни эту темную, скверно обставленную уборную, где все шатается и скрипит, ибо все здесь сделано на скорую руку, - он сам был столяром и сыном столяра и в этих вещах толк понимал. Кроме того, было еще и холодновато, со сцены через колючие доски дуло так, что шевелились дешевые, реденькие занавески. Бербедж кончил раздеваться, встал и тут в дверь вкатился пухленький, толстый человечек с очень румяным и ясным лицом.
– Уф, - сказал человечек и покачал головой, ведь еле-еле протискался. Его величеству привет!
Он сам взял стул, сел на него верхом, вытащил платок и начал вытираться. Лицо было потное и блестело.
– Еле-еле, - повторил он.
– Там какого-то молодца потащили купать, говорят, что кошелек срезал. А что это ваше величество не в духе?
Бербедж, когда увидел старика, сразу просветлел.
– Сплошной убыток, мистер Четль, - сказал он весело.
– Это прибавка одиннадцать шиллингов на брата, кажется, все, что останется в кассе. Ведь это с ума сойти - играть такую трудную пьесу, со столькими переодеваниями, за одиннадцать шиллингов на человека. Где у него была только голова?
– У кого это?
– спросил старик.
– Да все у него, у Билла. Понимаете, вчера приходят два каких-то джентльмена, встречают Билла и спрашивают: "Что вы играете седьмого февраля?" Билл им отвечает: "Ромео и Джульетту".
– "Нет, играйте "Ричарда Второго". Билл говорит: "Это нам невыгодно, сборы маленькие, пьеса уже давно не идет, половина зала пустая". А они говорят: "Мы заплатим по одиннадцать шиллингов каждому участвующему". Ну, Билл и настоял, чтобы отменили "Ромео".
– Он вдруг опять помрачнел и выругался.
– Знаете почему? Нет! Меня-то не проведешь. Он там играет монаха. Роль-то маленькая, но у него там строк сорок в самом конце, а он... Ну, в общем, ему теперь надо освобождаться пораньше.
– О?!
– покачал головой старичок, его глаза округлились от удовольствия.
– Это какая же? Неужели все та же?
– Ну!
– ответил Бербедж с легкой улыбкой, снисходительной и чуть-чуть высокомерной (старик заметил и это).
– Нет, конечно. Там дело вполне конченое.
– Ах, значит, и сонеты не помогли?
– глумливо спросил старик.
Бербедж ничего не ответил, только головой мотнул.
Так они, улыбаясь, смотрели в лицо друг друга, отлично понимая все и слегка злорадствуя.
– В ее гнездышко залетает теперь большая птица, - сказал Бербедж очень отчетливо, - ее милость завела себе такого пеликана, что он каждую ночь прилетает клевать до крови ее сердце. Ее душа теперь наполнена до краев дарами его милости.
– Хотел бы я знать тогда, - сказал старик задумчиво, - что у леди называется душой и куда она ее прячет на ночь?
Все, кто был в уборной, засмеялись.
– Вы уж скажете, мистер Четль, - махнул рукой Бербедж.
Зашел кассир - старик медлительный, сухой и сердитый.