Джон Донн
Проповеди
Проповедь 4.
Произнесена 29 января 1626 г.
___________________________________________________
Псалом 63.7 ИБО ТЫ ПОМОЩЬ МОЯ, И В ТЕНИ КРЫЛ ТВОИХ Я ВОЗРАДУЮСЬ. ___________________________________________________
Псалмы - небесная манна Церкви. Как манну каждый вкушал, словно сладчайшее в мире яство, так и псалмы наставляют и насыщают каждого во всех непредвиденных обстоятельствах и в любом деле. Царь Давид не только пророк, предсказавший Христа, но пророк для каждого христианина. Он предсказывает мои и ваши страдания, слова, поступки. Вся книга Псалмов - это миро разлитое {1} (Песн П 1:3), (как Супруга говорит об имени Христовом) миро, пролитое на все язвы, повязка, облегчающая боль от всех ушибов, бальзам, врачующий все раны. Но есть псалмы, которые можно назвать царственными: они властвуют над всеми нашими чувствами и объемлют все сущее - кафоличные, вселенские псалмы, отзывающиеся на все наши нужды. Перед нами один из них. Существовало апостольское правило, по которому Церковь должна была собираться ежедневно и петь его. И св. Иоанн Златоуст свидетельствует, что первые Отцы Церкви составили указ, по которому этот псалом нужно было читать каждый Божий день. Следуя обоим канонам - апостольскому и Отцов Церкви, - я, участник церковной службы, погружаюсь в размышление и вслушиваюсь в наставление из этого псалма. И существует третье установление. По уставу моей церкви каждый священник должен ежедневно читать один псалом, и мне выпал 62-й. И если вся Псалтирь - манна небесная, то эти пять псалмов - моя мера {2}, который я ежедневно должен наполнять этой манной и опустошать от нее.
Дух и душу всей Псалтири можно сжато передать этим псалмом, и точно так же дух и душу самого псалма можно сжато выразить одним стихом. Ключом к нему бл. Иероним называет первую его строку - здесь это слова о том, что Давид сложил псалом, "когда он был в пустыне Иудейской". Мы видим, что двигало им в тот миг, видим, что происходило между ним и Богом, когда читаем слова "Ибо ты помощь моя"). Сверх того, мы видим следствие ("В тени крыл Твоих я возрадуюсь"). Таким образом, перед Давидом - весь жизненный круг: прошлое, настоящее и будущее. Эти-то три составляющие времени и станут треми частями нашего размышления: во-первых, о том, как он страждет в настоящем, что вытекает из контекста; во-вторых, на чем зиждется его уверенность в событиях прошлого ("Ибо Ты помощь моя"), и в-третьих, о том, что он намерен сделать в будущем ("В тени крыл Твоих я возрадуюсь"). Первое - его томление в пустыне, его нынешнее состояние напоминает ему о том, что для него некогда сделал Бог, и это воспоминание переносит его к тому, в чем он убедится позднее. Мысленно устремись к Богу, где бы ты ни был, и ты увидишь, что Он окружает тебя, Он всегда с тобой, - но только если ты стремишься к Нему. Он был с тобой и прежде, ибо научил тебя; устремляться к Нему мыслью, и будет с тобою во веки, ибо "Он вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13:8).
Нынешнее положение царя Давида, который очутился в изгнании, в пустыне Иудейской и подвергся гонениям (первая часть нашего стиха), - нам задано, об этом говорится в стихе, о котором мы размышляем. Во всех земных злоключениях Давид страдал только от духовных утрат. Печаль его не о том, что он был удален не просто от двора Саула, но от Церкви Божьей. И когда он говорит, стеная и плача: "...в земле пустой, иссохшей и безводной", он передает ощущение скудости, бесплодности, засухи и жажды "видеть силу Твою и славу Твою, как я видел Тебя во святилище". Ибо там "как туком и елеем насыщается душа моя, и радостным гласом восхваляют Тебя уста мои". Эти размышления убеждают нас в том, что духовные потери несравненно тяжелее мирских, и посему предметом наших молитв в любых утеснениях и бедствиях должно быть восстановление или продление нашего духовного, а не мирского благоденствия. В этом суть первой части стиха. Что касается развития темы других частей (воспоминание о Божьих благодеяниях в прошлом и выросшие из него упования на будущее), то было бы уместней поговорить о них позже. Теперь же вернемся к первой части и сравним мирские и духовные страдания.
При таком сравнении прежде всего приходит мысль о всеобщности, повсеместности страдания и, следовательно, о его неизбежности. Что за счастливую метафору вложил Святой Дух в уста апостола: "Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу"3 (2 кор 4:17). Иными словами наши страдания легки, поскольку за ними нас ожидает преизбыток вечной славы. Если бы не он, ничто в мире не могло бы перевесить те бесконечные страдания, которые гнетут нас здесь. Не только "моровая язва весьма тяжелая"4 (Исх 9:3), но и "множество песьих мух"5 (Исх 8:24). Желая досадить египтянам, Бог насылает всего лишь мух, но и мухи могут стать тяжким бременем. Не один Иов жалуется, что "стал самому себе в тягость", - Авессалома тяготят волосы: "он стриг ее (голову) каждый год, потому что она отягощала его". Не только Иеремия стенает о том, что Бог "отяготил оковы" его, но и работники в винограднике возроптали на Бога за "тягость дня и зной" (Мф 20:12). "Весок и песок", - говорит Соломон (Прит 27:3). Сколько же в мире страдальцев, сгибающихся под крестной ношей ежедневных и ежечасных горестей, тяжких если не весом, так; числом своим! "Тяжел камень", - говорит тот же Соломон. Сколько же на свете людей придавил камень! Сколько их, никогда не знавших креста: приуготовляющего ли, обличающего или назидающего, купается в роскоши и беззаботности, и вот внезапно на них обрушивается камень, точило или жернов или сокрушает невыносимый крест? Но все тот же Соломон говорит далее: "гнев глупца тяжелее их". А сколько детей, слуг и жен страдают от гнева, ревности, сурового или сварливого нрава глупых хозяев, родителей и мужей, хотя вынуждены об этом помалкивать... Давид и Соломон стенали о том, что весь мир - суета и тлен, но Бог знает, что все на свете - тяжесть, бремя, вес и гнет. И если бы не весомость будущей славы, уравновешивающей их, все мы погрузились бы в ничтожество.
Я не спрашиваю Марию Магдалину, была ла для нее бременем легкость бытия (ибо грех - ощутимое бремя). Но я спрашиваю Сусанну: разве не была для нее бременем даже целомудренная ее красота, и Иосифа: не тяготился ли он своей миловидность? Я не вопрошаю Богача6, обреченного на вечную гибель, но тех, кого сразил "мучительный недуг" пресыщения (Эккл 5:13) (о котором сказано: "И гибнет богатство это от несчастных случаев"): разве богатство не бремя?
Вся наша жизнь - неизбывное бремя, но мы не должны стонать под его гнетом, и сплошные тиски, но мы не должны задыхаться в них. И как в нежном возрасте мы страдаем, но не даем волю слезам, за которые могут выпороть, так же и ныне, если мы начнем жаловаться, на нас будут смотреть с брезгливой жалостью и стоит нам назвать наше время больным, нас сочтут провинившимися. Но бремя; утяжеляется, а горечь от него умножается тем, что оно по-прежнему ложится на лучших. Только услышишь, что Бог нашел человека, который был "непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла", тотчас появляется сатана, насылающий Савеян и Халдеев на его скот и слуг, огонь и бурю - на его детей и страшный недуг - на него cамого. Едва услышишь, как Бог говорит, что "найдет Себе мужа по сердцу Своему" (1 Цар 13.14), как сыновья тотчас похищают его дочерей и убивают друг друга, а после восстают на отца и бросают его в нужде. Едва лишь Бог засвидетельствовал о Христе при крещении: "Сей есть Сын мой Возлюбленный, в Котором Мое; благоволение" (Мф 3:17), как сразу же вслед за этим Он оказывается возведенным "Духом в пустыню, для искушения от диавола". И не уcпел Бог еще раз подтвердить это свидетельство во время Преображения (Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение), как возлюбленный Сын оказывается всеми покинутым и преданным в руки книжников и фарисеев, мытарей и иродиан, первосвященников и солдат, народа, судей, свидетелей и палачей. Тот, кто был назван Возлюбленным Сыном и в час Преображения стал соучастником Славы Божьей в мире сем, ныне берет на Себя все зло, все грехи мира не как Сын Божий, но как обычный человек, и даже не человек, а презренный червь. Словно быть человеком в этом мире - величайшее преступление и быть праведником величайшая вина. Человек несчастней остальных тварей, а праведник несчастней всех людей.
Но за этим следует преизбыток вечной славы, и она перетягивает чашу весов, превращая все мирское благополучие в навоз, а все мирские напасти - в прах, ибо на другой чаше весов покоятся не только временные страдания, но и пытка духовная. И к ним мы можем отнести слова: "кто упадет на этот камень (то есть земные страдания), разобьется, а на кого он упадет (духовные страдания), того раздавит". Немалая опасность обычно таится в том, что духовные муки проистекают из мирских страданий: из ропота и недоверия к Богу и очерствения души, вызванного мирскими бедствиями. Но вопреки всем земным законам плод оказывается больше и тяжелее, чем древо, муки духовные ужаснее, чем мирские и преходящие страдания (Плиний "Естественная история" Кн. 27, 98.)
Натуралисты полагают, что сие растение - величайшее чудо природы: не тверже камыша или тростника, но плоды его - не что иное, как цельные и очень твердые камни. То, что мирские страдания производят духовное окаменение и ожесточение, привычно, хотя и не естественно. Потому Бог и говорит о величайшем блаженстве, коим Он щедро одарит Свой народ: "...и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце плотяное" (Иез 11:19, 36:26). Так пусть же сердце мое всегда будет плотяным, а не каменным! Знатоки редких явлений природы упоминают о волосатых сердцах - людских сердцах, поросших волосами (Плиний и Плутарх), но об окаменевших сердцах - человеческих сердцах, превратившихся в камень - мы не прочтем нигде, ибо окаменение сердца и оцепенение человека - последний удар десницы Божьей по нашему сердцу в мире дольнем. Великие бедствия, которые семь Ангелов выливают из чаш, (Откр 16) по-прежнему сопряжены с тяжестью, ужесточающей страдание. И после того, как четвертый ангел вылил чашу, "жег людей сильный зной, и они хулили имя Бога и не вразумились, чтобы воздать Ему славу". Пятый ангел навлек на них мрак, и они "хулили Бога Небесного от страданий своих и язв своих; и не раскаялись в делах своих". И после того, как седьмой ангел выливает чашу, "град, величиною в талант, пал с неба на людей"; но вместо того, чтобы воздать Ему славу, у них еще хватало дерзости хулить Его "за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая". И если от тяжкой язвы хулят они Бога, то сколь тяжкой будут новые язвы, которые падут на них за это хуление?
Пусть я зачахну и буду доживать свой век в тесной, гнусной и убогой тюрьме, расплачиваясь за долги своими; костями, и возмещу расточительность молодости нищетой преклонных лет, пусть я иссохну от внезапного, мучительного и постыдного недуга, искупая распутную юность отвратительной старостью, но если Бог не лишит меня Своих милостей, Своей благодати и терпения, если сумею принять от Него страдания и муки, то все мимолетное, преходящее будет подобно гусенице, заползшей в угол моего сада, или плесени, тронувшей груду зерна, а тело мое, все существо мое будет цело, доколе цела душа. И если я предамся тому, что мы называем благодушием, а Бог сокрушит, разорит и отнимет его; если буду держаться за нравственные устои, а Бог начнет сотрясать и подрывать, уничтожать и разрушать их; если задумаю освежить себя покоем и сладостным сознанием чистой совести, а Бог призовет на меня весь мрак и все исчадия ада, и поднимет во мне бурю неверия, и совесть мою покроет глухой коростой отчаяния, если силы оставят меня и я буду держаться за богатство, которое утешит меня в болезни, а богатство мое отнимется и восторжествуют надо мною ложь и клевета; если нужен мне будет мир, и некому будет постоять за меня, кроме Тебя, Господи, а я увижу, что все раны нанесла мне Твоя десница, все стрелы - из Твоего колчана, тогда-то я и уразумею, что пока я предавался пороку и причинял Тебе только зло, Ты отвечал мне добром. И на этой высоте, когда лихорадит не тело со всеми его соками, а дух, когда противник - не воображаемый, а истинный, - сама судьба, и враг - не коварство земных владык, но настоящий, неотразимый, неумолимый, вечный противник - сам Господь сил, Всемогущий Бог, Вседержитель - и только Он один знает всю меру нашего страдания, которое перетянуло бы чашу весов и непоправимо, безвозвратно, безнадежно поглотило бы нас, если бы Он Своей собственной рукой не возложил на другую чашу весов преизбыток вечной славы.