Дурочка, разве он мог передумать… Разве он мог уже чем-то думать… Вся кровь была уже там, между ног… Но я смотрела ему между глаз. И взгляд мой был настолько напряженным, что мог оставить на его переносице дымящуюся метку.

Поцелуй повторился, он был также глубок, как и тот, который сцепил нас еще при полном параде. Впрочем, в одежде была только я… Его руки, довольно грубо сорвавшие с меня джинсы, вдруг вспомнили, что в природе межполовых отношений существует нежность. Или научились у моих — я искала родинки на его спине и не находила, а то, что искал он, было на виду, по стойке смирно — с каждой секундой ещё тверже, с каждым прикосновением его губ, ещё длиннее…

А на голове у него и волос нет, чтобы подтащить губы ко рту. Пусть хотя бы вспомнит, что кроме груди есть шея, а выше — уши, глаза и даже волосы, много-много волос! Во мне ещё столько всего хорошего, а он застрял чуть ниже моего вздернутого подбородка, хотя медом намазано ниже. Ждет, что ли, когда весь вытечет… Но его полные соты, год копила. Берегла… Оказалось, что для тебя. А думала, что это несбыточные мечты… Мечтать, выходит, не вредно, совсем не вредно, а очень даже пользительно, как говорят в сказках… Для детей и взрослых.

Я выгибалась ему навстречу. Настойчиво искала встречу с ним, но когда наконец наши самые горячие точки соприкоснулись, от неожиданности ожидаемого момента я вскрикнула. Игорь замер.

— Малина? Ты…

Я мгновенно сообразила, о чем он подумал… И затрясла головой. Нет, опоздал… На целых два года.

— Извини… У меня просто год никого не было. Говорят, так бывает…

Он не двинулся дальше — и вся жизнь для меня застыла, точно в стоп-кадре. Актеры в немом кино говорили глазами. Что Игорь Знаменев читал в тот момент в моих, я боялась спросить. Но он заговорил сам… Без наводящих вопросов.

— Что бывает, Малина? То, что не было парня год? — не понял он. — У такой классной девчонки? Ну, в мире много чего странного происходит, порой необъяснимого…

Я бы тебе объяснила, так ты не поймёшь… Или возгордишься еще. Один гордился, хватит с меня этой беспочвенной мужской гордости… Ваше достоинство должно быть в другом, а не в том, чтобы побывать своим достоинством между ног первым… Или у половины города…

— Что немного тесно… — сказала вместо «больно».

— Да я бы не сказал.

Так не говори, а делай! И он сделал — пришлось даже зажмуриться от близости его глаз. Тогда он вспомнил про глаза — нашел губами веки и смешал с соленой водой сладость поцелуя.

— У тебя там тепло и хорошо. Ещё бы без резинки тебя почувствовать…

— Нет!

Теперь я замерла, и сжала его так сильно, что охать пришлось уже ему.

— Не бойся, дуреха, — его влажная ладонь опустилась мне на губы, но закрыла еще и нос, а я и так уже с трудом дышала. — Я помню про твою сестру… Хотя и не против снять резинку с чистой девчонкой…

— Не надо.

— Не буду. Не переживай. Со мной ты можешь ни о чем не переживать. Я не собираюсь тиражировать несчастных детей…

Он снова целовал меня в губы, снова безжалостно, и я отвечала ему тем же, но чуть ниже губ и ниже пупка. Он вздрагивал, но не давал мне свободы. Лишь на одну секунду оставил меня…

— Малина, тебе плохо со мной? Куда ты так спешишь?

— Боюсь не успеть за тобой, — выдохнула я горячо ему в подбородок и сжала его губами.

— Меня учили пропускать девушек вперёд.

Он втянул живот ровно настолько, чтобы его рука сумела проскользнуть между нашими телами туда, где они вновь соединились. Мне казалось навсегда…

Мне хотелось, чтобы так было всегда. Чтобы шаря по подушкам, я всегда находила его голову. Он нашёл мою, провёл свободной ладонью по лбу, убирая упавшие на лицо волосы.

— Как ты с ними живешь, не понимаю. Как ты с ними целуешься?

В ответ я поймала его губы, но пришлось тут же отпустить, чтобы убрать с собственного языка рыжие нити.

— Практика…

— Понял, кто виноват. Исправлюсь.

И он кинул меня лицом в подушку. Я хотела приподняться, но ноги не слушались. Запутались в его ногах и находили лишь его пальцы. Руки тоже сжали свои визави. Игорь заставил меня выгнуться сильнее, чем на дурацкой ритмике в школе. Или репетировал со мной сцену из «Титаника»: был мачтой, а я парусом, но никакого свежего бриза не было и в помине. На лбу испарина, в носу жар собственного дыхания, который я успела собрать в заломах подушки.