— Да сама в шкафу возьми… — бросила я и отвернулась к столешнице, чтобы поставить чайник.

К чаю ничего, но в пакете был еще маковый рулет в качестве закуски. Ну, алкоголь плюс мак — хорошее такое сочетаньице получится.

— Малина, можно с тобой начистоту поговорить?

Мать стояла у дверного косяка прямо в той же позе, что недавно Знаменев, которого тоже неожиданно на ля-ля пробрало.

— Чего? — кивнула я.

— Если ты его выставила, то почему у тебя в шкафу мужская одежда?

Ну вот же черт из табакерки!

— Потому что он ничего не забрал. Если за месяц не заберет, отнесу бомжам на помойку, как ты и советовала…

Я разговаривала с матерью уже спиной, чтобы отпала необходимость держать лицо, и кусала губы. Только бы чашки не побить.

— Малина, в прошлый раз, когда я тебя видела, ты была другой, счастливой… Выгнала? Или ушел?

— Ушел, мама, потому что выгнала.

В последний раз зажмурилась и обернулась.

— Мам, я уже была одной из многих. Больше не хочу, понимаешь?

Я сама не понимала, для чего снова лгу. Зачем продолжаю ненужный разговор. Почему оправдываюсь в почти что полные тридцать пять лет.

— Малина, ну как ты умудряешься в своем возрасте влюбляться!

Мать села на стул, на котором недавно сидел Игорь. Если бы он задал мне этот вопрос, я бы точно разревелась.

— Не умудряюсь. Умудрилась давно, это отголоски прошлого… Мам, я ошиблась. Мне вдруг показалось, что не смогу жить одна. Теперь точно смогу.

Я принесла на стол чай. Затем достала доску, чтобы нарезать рулет.

— Счастье не зависит от наличия или отсутствия человека рядом. Только от внутреннего состояния, — начала мать философствовать без всякого алкоголя.

— Мам, я не из-за него расстроена, а из-за Греты. Пойми ты это наконец. Я давно из-за мужиков не нервничаю!

— А из-за нее-то что! Собаке пятнадцать лет! Думаешь, ей нравится жизнь в подгузниках?

— Мам… — мне захотелось воткнуть нож в разделочную доску. — Она тебе это не скажет. И я до последнего буду за нее бороться!

Я отвернулась, чтобы бросить нож в раковину — от греха подальше, как говорится…

— Ты чего пришла-то?

— Сбежала, сказала же! Они опять жизни Гошку учат. Я больше не могу это слышать. Он соберет манатки и уйдет, хоть и орет, что они обязаны его до восемнадцати содержать, а там он сам свалит с большой радостью! Вот не надо было отдавать ему комнату…

— Ну да, с родителями на восьми метрах должен был жить! Дайте ему уже наиграться в свои стрелялки — перерастет.

— Это ты говоришь, потому что у тебя детей нет…

— Я в тетрис наигралась же…

— А ты совершенно другая. Ты во всем другая. Но я не сказала, что ты лучше Светки.

— Ты никогда это и не говорила. Наоборот. Я скорее неудачница на ее фоне. Не родись красивой, как говорится…

— Красотой тоже с умом надо пользоваться… Не так, как ты… Я отца вашего выгнала, чтобы вы в такое же говно не вляпались, а ты… Ты же его почти не знала, почему же раз за разом такого же себе иждивенца находишь? Мать говорила, как же ты девочек без отца оставляешь! А я отвечала — хочу им психику здоровой сохранить. А не вышло. Ни с кем не вышло. Этот Коля тоже не отец, никакой не отец. Вот сейчас умом понимаю, что не нужно им было Антошку рожать.

— Мам, ну что ты такое говоришь… Ты-то что говоришь? Родителей мало?

— А потому что всему есть предел. Предел терпению. Молчать уже дальше нельзя. Никак. Я твоей сестре прямо говорю: собери ему чемодан и поставь под дверь его мамочки, если он так тебя достал. Свое говно не греет, оно воняет так же, как и чужое. Я не могу больше в этом зоопарке жить!

Ах, вот зачем она пришла.

— Ты хочешь жить у меня?

Она смотрела мне в глаза. Кажется, целую минуту. Потом взяла бутылку и начала отвинчивать крышку.

— Если бы ты к мужику свалила, то да. А так — нет. У меня еще есть надежда на то, что хоть одна из моих девочек может быть счастливой.

Я поставила рюмки, о которых забыла.

— А что такое быть счастливой? — вдруг спросила я мать.

Она снова уставилась мне в глаза.

— Не жаловаться.

— Так я и не жалуюсь, кажется.

— Так ты счастливее Светки. От этого она еще больше бесится.

— Мам, ты с ночевкой?

— Нет, такси вызову. Мы же не собираемся выпивать всю бутылку. У нас работа. Работа — это такой зверь, который держит внутреннего зверя в узде.