– Прицел постоянный! Шесть! Два снаряда! Беглый!

Оба снаряда легли рядом с немцами. Солдат поднялся и, пригнувшись, побежал назад. Офицера не видно. Значит, ранен или убит.

– Прицел семь! По убегающему! Два снаряда! Беглый! Огонь! Упал и не поднялся солдат.

– Отбой! Маскируй! В укрытие! Прибежал комбат:

– Почему открыл огонь?

– Два немца подошли близко. Обнаружили батарею. Мы уничтожили их.

– Почему меня не позвал? Самовольничаешь!

– Они могли уйти. Я очень спешил.

– Ты что! Забыл, кто хозяин на батарее? Что все решает командир батареи?! Я же на месте! Все норовишь не по уставу! Не ты хозяин! Припомню тебе еще!

Мне возразить нечего. Формально он прав. Не по уставу я действовал. Но нельзя же прятаться и молчать, когда немцы в полный рост разгуливают перед тобой. Тем более, что они уже нас засекли. А комбат, гад, отчитал, как мальчишку, перед подчиненными. Обидно и незаслуженно. Сволочь он - Воловик прав.

Капитан ушел в свой блиндаж к телефону. Своим командирам орудий Батурину и Воловику - я приказал неотрывно наблюдать: не попытаются ли немцы вытащить своих, не "засветится" ли какая-нибудь огневая точка?

Вскоре меня вызвали к телефону. Ясно: Гоменюк нажаловался.

– Что ты самовольничаешь?
– раздраженно говорит командир дивизиона.

– Немцы стояли близко и наносили на карту наши позиции. Вот я и решил, что их надо уничтожить.

– А почему не спросил командира батареи?

– Не сомневался, что разрешит. Мне казалось, что надо спешить, а то скроются в кустах. Показалось, что уйдут.

– Казалось, показалось. Когда кажется, креститься надо! А что, ушли они?

– Нет, не ушли. Уложили обоих.

– Сколько орудий вело огонь?

– Одно, конечно. Мое второе, крайнее.

– Гм, одно. Ладно. Впредь докладывай. Не забывай, кто твой командир. Это был не разнос, а нормальный разговор, и я немного приободрился. Было ясно - позицию второго орудия нужно срочно менять, и я, как положено, обратился к комбату:

– Разрешите оборудовать запасную позицию для второго орудия. Наверно, нас засекли. Переставлю левее, там есть удобное место. Ночью все и сделаем. Быстро.

Гоменюк, конечно, не возражал, и я предупредил Воловика, что ночью предстоит смена огневой (огневая позиция, площадка, с которой орудие ведет огонь)

Однако не прошло и часа, как засвистела первая мина. Она шлепнулась немного впереди нас. Мы попрыгали в ровики. Капитан был в это время на правом фланге, у четвертого орудия.

Вторая мина легла за нами, не долетев до "хитрого" домика: "вилка". Значит, - по наши души. Я выглянул из ровика. Капитан, пригнувшись, бежал к своему блиндажу. Кто-то из третьего расчета позвал его:

– Прыгайте к нам, капитан! Сюда!

Я, грешным делом, подумал: "Сейчас нажалуется в штаб, что по моей вине минометы накрыли батарею". А Воловик шипел мне на ухо: "Бежит в свой блиндаж, под свой двойной накат. Боится, сволочь, с нами в открытом ровике сидеть".

Третья мина с коротким свистом рванула совсем близко. Комья земли

посыпались на голову.

– Никитин!
– раздался вдруг крик капитана.
– Ко мне! Никитин!

Я выглянул. Капитан стоял на коленях, схватившись рукой за левое бедро.

Еще три мины, одна за другой, упали далеко позади. Либо нас засекли неточно, либо минометчики неопытные.

Подбежавшие Никитин и телефонист унесли Гоменюка в блиндаж. Следом и я прибежал туда. Никитин распорол ножом левую штанину до конца. Видно было, что осколок прошелся касательно по бедру и ягодице. Крови было немного.

Я сказал капитану:

– Звоню в штаб. Вызываю машину. Телефонист! Давай штаб. Кого-нибудь. Через двадцать минут примчался наш "додж 3/4" - удобная машина - с

санинструктором и носилками. Санинструктор пощупал рану, кости ноги,

подбинтовал и велел нести лежащего на животе капитана в машину, а сам позвонил в штаб:

– Капитана везу в санбат. Карту заполню там.

– ? ? ?

– Да нет. Легко. Руки-ноги целы. Голова тоже.

– ? ? ?

– Не проникающее. Касательное. В бедро, в жопу! Забинтовал. Крови мало. Все сделал. Еду. Да, лейтенант здесь. Даю.

Макухин передал мне приказ командира дивизиона - снова принять батарею.

% % %

Прошло три недели. Мы все еще стояли в обороне под Пистынью. На фронте неизбежные ежедневные события быстро вытесняют из памяти воспоминания о прошлом. Стали и мы понемногу забывать июньские события. Но ...

В один из погожих июльских дней на батарее снова появился Гоменюк. И сразу вспомнилось то, что так хотелось забыть!

Я возвратился в свой взвод. Капитан был по-прежнему строг и требователен, держал дистанцию. Он придирался по мелочам и ко мне, и к Воловику, и к его солдатам. Все придирки облекались в строгую уставную оболочку. Мы это понимали и чувствовали. И копилась подспудно черная злоба и ненависть.