Прошу у Никитина чистый подворотничок, иглу и нитки - привожу в порядок гимнастерку. Она у меня суконная, комсоставская. И ордена на ней есть. Для полного порядка я даже сапоги тряпкой пошорхал, они стали почище, но, увы, не блестят - нет гуталина.

Наконец я привел себя в пристойное состояние, стал похож на офицера. Правда, мои выцветшие зеленые полевые погоны сильно измяты и на них всего две маленькие звездочки. Мне хотя бы еще одну для соответствия - я же комбат - должность капитанская.

Нет, не лишен я мелкого тщеславия.

% % %

Воспитанием будущих офицеров занимались, главным образом, штатные политработники училища. Они настойчиво пичкали нас, курсантов, нудным идеологическим кормом от Главного политуправления РККА, а также пережевывали и комментировали сообщения Совинформбюро. В конце концов смысл любого политзанятия сводился к подтверждению величия Вождя и Учителя, а также к призыву: "Смерть немецким захватчикам!". Все знали это априори.

Задавать вопросы было бесполезно (внятного ответа не получишь) и небезопасно (могут обвинить в чем-то нехорошем, даже преступном). Хотелось выяснить: почему, например, пролетарии всех стран никак не объединятся против фашистов и империалистов? Почему немецкие трудящиеся нанесли тяжелое, пусть и временное поражение советским трудящимся? Вопросов в головах курсантов накопилось много, но все молчали.

Кристально чистые, ясные, знакомые со школьных лет, большевистские идеи мировой революции и интернациональной солидарности рабочих и крестьян разных стран потускнели и затуманились. Все чаще толковали о наших великих предках: русских князьях, царях и полководцах. Ежедневно напоминали об Александре

Невском, Петре Великом, Суворове, Кутузове, Нахимове; рассказывали о Киеве - матери городов русских, о народах-братьях во главе с великим старшим братом...

Постепенно смешивались идеи, символы и лозунги: то ли "За партию, за Сталина, за Советскую родину!", то ли "За Веру, Царя и Отечество!".

В душе к политзанятиям относились, как к урокам лицемерия, поскольку курсантов приучали говорить не что думаешь, а что разрешено. Как и всех граждан, нас отвращали от поисков истины и справедливости...

Все же интуитивно мы чувствовали, что главные достоинства офицера честь и долг.

Многие командиры и преподаватели были людьми достойными. Это

проявлялось в мелочах, в отдельных неформальных замечаниях. Некоторые

офицеры рвались из училищного благополучия на фронт, и это становилось известно курсантам. Наш взводный командир Шорников дважды писал рапорты с просьбой откомандировать его в Действующую армию. Мы, курсанты, высоко оценили этот порыв. Конечно, к высоким порывам примешивались и вполне понятные меркантильные, карьерные соображения: на фронте продвинуться по службе значительно легче. Если не убьют. Но для офицера подобные соображения не постыдны, отнюдь.

Образцом офицера мне представлялся начальник училища комбриг Петрищев. Что-то породистое, благородное было во внешнем облике старого комбрига: тонкие черты лица, бородка-эспаньолка, внимательный острый взгляд, особая выправка и лоск. Говорил он мало, но красиво, весомо. Курсанты любили его, несмотря на строгость.

Из того, что он говорил по-французски, следовало: он человек образованный, из "бывших". На выпускных стрельбах я был назначен "стреляющим" от нашего учебного взвода и находился поэтому на наблюдательном пункте полигона. Стреляли боевыми снарядами. Рядом со мной стоял Петрищев, уже в полковничьих погонах, и наблюдал в бинокль. Он объяснял ход стрельбы холеному штатскому мужчине в пенсне: "Недолет. Перелет. Вилка. Переход на поражение. Очередь". Несколько фраз Петрищев произнес по-французски. Одну из них, мне показалось, я понял: "То, что по-русски называется смещением командира относительно плоскости стрельбы, по-французски - параллакс".

Ходили слухи, что Петрищев надеялся на новое, генеральское, звание - он долго оставался комбригом, погон не носил. Однако вместо ожидаемого получил он, увы, звание полковника. Неспроста это: был Петрищев в молодые годы царским офицером, следовательно, человеком ущербным.

Запомнилось мне его прощальное напутствие. В день выпуска, перед отправкой на фронт, к нам, новоиспеченным младшим лейтенантам, он обратился так:

– Поздравляю вас с первым офицерским производством! Родина скоро поручит вам своих сынов. Помните, солдаты должны видеть в каждом из вас не только своего начальника, которому обязаны беспрекословно подчиняться, но и пример для подражания. Любой ваш поступок будет на виду, все заметит внимательный солдатский глаз: и доблесть, и трусость, и заботу, и пренебрежение. Если вы хоть раз струсите или проявите непорядочность, то лишитесь уважения солдат, ваших товарищей по оружию, обесчестите свое имя и покроете позором офицерский мундир. Лучше смерть, чем такой позор!

В заключение он выразил надежду, что мы не осрамим на поле боя доброго имени Первого Ростовского артиллерийского училища и внесем достойный вклад в победу над врагом.

Я часто вспоминаю училище, наш 38-ой учебный взвод. Суровым было боевое крещение 1 -го РАУ: много курсантов и преподавателей полегло на полях и холмах между Ростовом и Моздоком в трагические дни лета и осени 1942 года, когда немцы прорвались к Кавказу.

В конце 1942 года училище обосновалось в городке Нязепетровске на севере Челябинской области в старой полуразрушенной церкви. Зима 1942 -1943 г.г. выдалась на редкость холодной. В нашей наспех превращенной в казарму церкви мы замерзали. Одеты были очень легко, бедно: в бывшие в употреблении хлопчатобумажные гимнастерки и брюки, ботинки с обмотками, старые шинели. Занимались по ускоренной программе (по 10-12 часов в день), всегда были голодны.

Я и мои друзья-евреи столкнулись и с антисемитизмом. К сожалению, среди курсантов оказались и бывшие уголовники, носители тюремных нравов и порядков, зачинатели грядущей "дедовшины". Трудное было время, жестокое...

В ту далекую зиму у меня появились настоящие "взрослые" друзья: Николай Казаринов, Валентин Степанов и - самый близкий - Константин Левин. Наша дружба и самостоятельная жизнь начались в насквозь промерзшей Нязепетровской церкви.

Судьба сложилась так, что на фронте мы с Николаем попали в один