Это как-то задевает, и я не сдерживаюсь:

– По красоте и богатству лучше русского, наверно, нет, - сгоряча демонстрирую собственную непоследовательность.

Спохватившись, пытаюсь, хоть и неумело, сгладить свою легковесность:

– Французский, английский и другие - тоже богатые языки. Наверно, все

зависит не столько от языка, сколько от таланта писателя. Я уверен, что самый великий из всех - Пушкин! Вы читали?

Оказывается, они не читали. Вот так образованные люди! Врачи!

– У меня есть Пушкин, - продолжаю я, - один том. Ношу с собой. Перечитываю. Мудрейший был человек и замечательный поэт. Между прочим, друг вашего Мицкевича.

Ева следит за разговором, ей интересно. Я это вижу, чувствую. Мило улыбаясь, она просит показать ей, если, конечно, можно, книгу. Отец переведет, он хорошо знает русский. Ее голос, улыбка и весь облик волнуют и завораживают. Это большая радость, которой раньше никогда не испытывал.

Быстро выхожу и возвращаюсь с книгой. Непроизвольно погладив обложку, отдаю Еве:

– Любое стихотворение Пушкина трогает, - говорю горячо и искренне, потому что убежден в этом.

– Вы могли бы прочесть это маленькое стихотворение?

– Конечно. С удовольствием прочту.

Сердце в будущем живет.

Настоящее уныло.

Все мгновенно, все пройдет,

Что пройдет, то будет мило.

Перевожу и разъясняю с небольшой помощью пана Богдана. Он замечает, что стихотворение хорошее, мысль правильная, но не новая, не оригинальная. Теперь другие времена, жестокие, вокруг насилия и убийства. А у Пушкина -легкая грусть. Это для другого времени и другого настроения.

– Стихотворение, конечно, грустное, но оно для любого времени. Оно и о данном мгновении тоже. Вот этот день пройдет. А когда-нибудь через много лет

кто-то из нас вспомнит. Я, например, если буду жив, обязательно вспомню этот день. И он будет всегда мил мне. Точно! Правда!

Ева внимательно смотрит на меня, и я глаз от нее оторвать не могу:

– Знаете, Ева... День пройдет быстро. Будут еще дни. Но такого не будет никогда. Пушкин прав - нужно ценить каждую минуту жизни. А этот день

особенно.

Ева одобрительно кивает и откликается горячо, убежденно:

– Да, так и будет. Я тоже буду помнить сегодняшний день и этот разговор.

Такое неожиданное сопереживание. Появилась слабая, но вполне осязаемая связь между нами и надежда на что-то новое, неведомое, прекрасное. Ева улыбается мне открыто и нежно, и сердце мое ликует. Я плохо слышу, о чем говорит хозяин... Да, о том, что Пушкин из другой эпохи.

– Нет, пан Богдан. Пушкин интересен для любой эпохи. И для нашей тоже. Он пишет о главном: о свободе, о справедливости.

Я, не ожидая поощрения, нахожу нужные строки:

Паситесь, мирные народы,

Вас не разбудит нести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Все молчат. Я разъясняю, что такое "клич чести", "ярмо с гремушками" или "кнут с пряником". Хозяин соглашается:

– Да, это справедливое и проницательное стихотворение. Но Пушкин презирал свой народ. Он называет его стадом. По-польски мы говорим "быдло".

– Пушкин имеет в виду все народы: и русский, и польский. Он призывает их к свободе.

– Нет, поляки никогда не были стадом, быдлом. Они не смирялись. Они всегда воевали за свободу. И с вашим царем, и с немцами.

Мне становится неинтересно, но хозяин не останавливается. Хочет выговориться

и рассказывает о восстании Костюшко и о недавнем польском восстании, которому русские не захотели помочь. Он говорит, что сейчас в Польше существуют две партизанские армии: Людова и Крайова. Мне об этом не известно. Рядом с нами действуют регулярные польская и чехословацкая армии. Да и то, большая часть их солдат и офицеров - советские граждане. Без стука входит Никитин и тихо говорит мне:

– Комбат, вас к телефону. Срочно. Протягиваю Еве Пушкина и быстро выхожу. На проводе Макухин, он торопится:

– Пригнали коробочки. Приходи с водителями получать. У тебя в наличии два? Так?

– Да, два. Есть, иду.

"Коробочки" - это общепринятый фронтовой шифр танков, бронетранспортеров и тягачей. Глупый формализм: считается, что противник об этом "секрете" ничего не знает.

– Младший лейтенант, Ковтун, Сидельников!
– объявляю я.
– Собирайтесь! Ковтун - водитель Батурина, а Сидельников - "безлошадный". Его машина