«Ржавая компания» отбивалась под Карнбургом четыре полных дня. Окруженная, истерзанная огнем, смятая бомбардировками и ядовитыми газами, она непостижимым образом воскресала с началом каждой новой атаки и вновь вставала в боевые порядки с примкнутыми к стволам байонетами. Когда с ними наконец было покончено, герцог Геристальский, говорят, лично похоронил в земле горсть праха, что осталась от капитана фон Штерца, и приказал возложить на этом месте мраморную плиту со словами: «Только стальному человеку ведома цена золота».

Сотня тяжеловооруженных галлогласов лорда Селкирка, известная в миру под бахвальским названием «Штопанные гульфики», полегла в полном составе на Оркнейских островах, превратившись в кровавую накипь в волнах прибоя – в тщетной попытке остановить высадку берберских сил. Это вызвало у безбожников такое уважение, что еще многие годы самым популярным амулетом среди их варварских военачальников оставались зубы и костяшки лорда Селкирка, оправленные в серебро, а его глаз, заключенный в стеклянный сосуд с консервирующей жидкостью и инкрустированный рубинами, носил на груди сам Аль-Мансур ибн Хаммад, Черная Секира Севера.

Сборный отряд «Татцельвурм», собранный из ландскнехтов со всех Альб, принял свой последний бой на перешейке Эшель, встретив лавину рыцарей такой ожесточенной пальбой из серпантин, которые переносили по горам на руках, что одних только маркизов и графов настреляли больше, чем воробьев в крестьянском огороде. Когда ландскнехтов втоптали в холодный камень Альб, их раненый вагенмейстер поджег оставшиеся запасы пороха – и устремившаяся со скал лавина камня и льда стерла без следа и победителей и побежденных. Насколько было известно Гримберту, у этой их безвестной победы даже не осталось имени.

Наемники всегда сражались до последнего. Не потому, что чтили данные нанимателю клятвы, им зачастую и клясться было нечем, кроме своих шпор. Не потому, что испытывали в бою религиозный экстаз или ненависть к противнику – они с равной охотой поднимали на пики представителей всех известных конфессий, деноминаций и культов. Это было принципом цеховой чести, своеобразной круговой порукой. Если наемники побегут, оставив боевые позиции, неважно, чем закончится бой и какое название он получит впоследствии, важно то, что об этом узнает сеньор-наниматель. И в следующий раз уже не заключит с ними договор-кондотту, оставив их семьи умирать с голоду в горах. Дурная слава более прилипчива, чем сифилис, один раз ее заработав, можно скитаться по миру до конца дней и все равно не избавиться от ее гнилостного запаха.

Маркграф Туринский, безупречный рыцарь и защитник христианской веры, беззаветно чтивший рыцарскую честь, вполне сознавал силу наемников и не колеблясь усиливал свою рыцарскую дружину несколькими сотнями профессиональных ландскнехтов, если к тому принуждала необходимость, предпочитая отряды из квадских племен – те славились особенной дисциплиной на поле боя.

О том, что он здесь не гость, а пленник, ему напомнили неожиданно, но вполне доходчиво. Стоило ему случайно замедлить шаг, разглядывая это удивительное место и его обитателей, как ковыляющий горбун, секундой раньше казавшийся дряхлой развалиной, одним шагом покрыл разделявший их туаз и ткнул его пальцем в живот. И пусть палец этот состоял из полуистлевших костей и ржавого металла, Гримберт захлебнулся от боли – точно в диафрагму ему вогнали полновесный пилум.

– Живее, ваше сиятельство! – прокаркал старик, щелкнув древними зубами, - Негоже заставлять ваших слуг ждать! А попялиться по сторонам еще успеете, будьте покойны. Под виселицу вам самый высокий дуб в лесу приспособим, оттуда, сверху, далеко видать! До Аахена, мож, и не доглянете, а до Турина запросто!

Солдаты вокруг костров встретили эту сцену без малейшего сочувствия, напротив, одобрительным ворчанием и смехом.

– Так ему, Железный Паяц! Задай трепку!

– Откуси ему пару пальцев, увидишь, враз живее станет!

– Хер ему, а не виселицу. Петеру имперской пулей хребет сломало что лучину, всю ночь корчился, пока не помер. А этому, значит, виселицу? Не пойдет!

– Сюда его! У нас и угольки свежие! Набьем ему рот, чтоб дым из ушей пошел!

– Копченые перепелиные язычки! Как во дворце каком, ты подумай!

– Давай-ка его к нам, в шатер! Ишь какой чистенький цыпленочек, точно из курятника удрал. Ни тебе единой оспины! Клянусь, он и пахнет, небось, не дерьмом и потом, как некоторые, а сплошь туалетной водой и розовыми духами. Ей-Богу, одолжи его нам на полчасика, Паяц! Что тебе? Все равно кончать будете, а так хоть повеселит напоследок!..

Кто-то шагнул в их сторону от костра. Кто-то с усмешкой поелозил кинжалом в ножнах – вроде и в шутку, но с недобрым прищуром. Кто-то сделал вид, будто расшнуровывает шоссы, готовясь их стащить.

Скрежещущий костями старик вдруг подбоченился и полоснул по весельчакам таким взглядом, что те враз потеряли запал, а некоторые даже машинально отодвинулись от него подальше, не обращая внимания на едкий дым походных костров. Чувствовалось, что эта ржавая развалина, нелепо семенящая, дергающаяся, скрипящая изношенными поршнями и суставами, пользуется в кругу этого странного воинства значительным авторитетом, против которого не рискнут идти даже эти опаленные огнем и клацающие зубами псы. Неужели он их вожак, а вовсе не тот здоровяк в звериных шкурах? Эта развалина, которую кличут Паяцем? Но…