Яков не женился. Через несколько дней раздался междугородний звонок, и Клара Михайловна услышала: «Мама, я заболел».

Бабушка уехала. Через несколько дней мама отвела Яника в детский сад. Он ждал ее до вечера, но мама не пришла, зато появилась тетенька в платочке и повела его в спальню. «Мне домой надо, тетя», – начал Яник, но та перебила: «В субботу пойдешь домой. И никакая я тебе не тетя, запомни. Ложись, вот твоя кровать». Другие дети засмеялись. Они прыгали на кроватях, корчили друг другу страшные рожи, высовывали язык. Тетя-нететя вышла, и мальчики стали дергать Яника за волосы, за уши. Он стоял посреди темноватой спальни и ждал субботы.

Садик был круглосуточный. А что было делать? Мать сказала: «Я уезжаю к Яше». Сколько Ада ни уговаривала подождать, не торопиться, Клара Михайловна молчала, только загибала пальцы, что недоделано: белье замочено – надо выстирать; фасоль готова – сварить суп; Янику гольфы починить, а то резинка сползает… Уложила легкий чемодан – пустого места было гораздо больше, чем вещей, – и помчалась на вокзал.

У брата все так: то бурная любовь, то… туберкулез. Одно хорошо: не женился и сейчас, пожалуй, не до того. Фасолевый суп доварить не хитрость, хоть он и выкипел немного; но что делать с ребенком? После рабочего дня надо мчаться в институт. Две пары лекций – и к десяти домой. Когда ребенком заниматься? Спасибо на работе пошли навстречу – при заводе был свой детсад. И так удобно: круглосуточный! Янику можно посвятить целое воскресенье.

Она представляла, как в субботу вечером уложит его в кроватку. Как утром он проснется и обрадуется, как они неторопливо позавтракают и пойдут гулять, мама с сыном, а потом, если погода улыбнется, поедут на взморье. Как будет вытирать его, пухленького, после купания, вытряхивать песок из сандаликов… Если на улице дождь, она поведет малыша на выставку, в кино, в музей; надо с детства приобщать ребенка к прекрасному.

В субботу выяснилось, что надо перестирать сынишке всю одежду. Кроме того, Ада получила немало замечаний, чтобы не сказать нареканий, на его поведение, самым мягким из которых было «недружелюбный он у вас какой-то, мамочка».

Сынишка только хлюпал носом. Янику больше всего хотелось, чтобы суббота и воскресенье никогда не кончались. Дома было хорошо! По коридору, как и раньше, ходил усатый дядька с трубкой, он останавливал Яника и спрашивал: «Как дела, Пельмень?» Яник сначала не знал, что такое «пельмень» и как надо отвечать. Спросил у бабушки, та засмеялась и объяснила: «Хинкали это. Помнишь, я хинкали делала?»

Вспомнил – и не только хинкали, а какой-то шумный праздник, и как папа громко пел за столом, а мама повторяла: «Не давайте ребенку соус!» Однако сердитая толстая папина мама, ничего не говоря, плюхнула ему на тарелку что-то темное, густое. Было вкусно, только щипало язык; Яник поперхнулся. Папа больше не пел, потому что мама и толстая громко закричали.

Сейчас бабушка поехала к Яше. Наверное, делает ему хинкали, потому что Яша больной. Говорили, что Яша – дядя Яника, потом сказали, что Яша студент. Он приезжал на каникулы, носил Яника на плечах и спрашивал: «Что курим?» То же самое спрашивал у мамы и бабушки. Во рту у Яши торчала папироса. Вечером он прыскался одеколоном и уходил.

…Яник не знал, долго ли отсутствовала бабушка – тогда, в детстве, казалось, что целый год – или полгода, что для трехлетнего ребенка примерно одно и то же – вечность. Эту вечность он проводил в детском саду, неистово ожидая субботы, когда в дверях один за другим появлялись родители и уводили своих детей. Он всегда пропускал момент, когда входила мать, – изо всех сил старался не смотреть в ту сторону, сам себя уговаривая: «Не буду смотреть, не буду, и тогда придет…» И не мог удержаться – бросал украдкой взгляд на белую двухстворчатую дверь. Она долго потом ему снилась, эта дверь.

И когда вселился Яков, тоже не помнил: то ли он приехал вместе с бабушкой, то ли некоторое время спустя. Все говорили о каком-то санатории, который «поставит Яшку на ноги». Янику было смешно. Он представлял себе, как Яша лежит на полу и спрашивает: «Что курим?», а встать не может.

Детский сад кончился, как только появилась бабушка. Не надо было рано просыпаться по понедельникам, и мама больше не дергала его нетерпеливо за руку: «Да шевелись ты!..» Не было садика, большой комнаты, где нянечки расталкивали всех, кто заспался. Не надо было ждать субботы, чтобы прожить дома вечер и такое короткое – раз, и кончилось! – воскресенье. Воспитательницы больше не называли его «букой» и «недружелюбным ребенком». Когда он пробовал присоединиться к игре, дети расходились. Он шел к столику, где лежали стопки тонких затрепанных книжек, среди них страшная: «Мойдодыр», он сразу переворачивал ее вниз обложкой. В книжке была мамина спальня – разве у мамы бывает спальня? – а если бывает, то почему там сидит огромный умывальник с жутким именем и гремит тазами, а потом гонится за голым мальчиком?.. Он не успевал испугаться, когда кто-нибудь его толкал или отпихивал: «Уходи, жиртрест!» Яник не знал слова жиртрест – может быть, это вроде пельменя? Понял, когда девочка в зеленом платье начала дразнить: «Жирный! Жирный!» Когда было тепло, группу выводили гулять. Во дворе была песочница, где обычно валялись разноцветные формочки. На краю песочницы сидел мальчик и крутил колеса перевернутого вверх дном грузовика, азартно повторяя: «Вжжих-вжих-вжих!..» Яник смотрел как завороженный и робко присел неподалеку. «Хочешь? – неожиданно спросил мальчик и, не дожидаясь ответа, сунул Янику машину: – На!» В этот момент Яник стал дружелюбным: взял грузовик, но играть от счастья не мог. Он не сводил с нового друга глаз и залез в песочницу, где тот уже возился с совком. Не спрашивая, протянул Янику стопку формочек с теми же словами: «Хочешь? На!» Счастливый день оказался к тому же субботой. Яник уцепился за мамину руку, пока они шли к троллейбусу, и возбужденно повторял: «У меня есть самый лучший друг, он такой!..» – и не находил слов, задыхался от восхищения. «Хорошо, – кивнула мама, – а как его зовут?» Яник растерялся. Помолчал и беспомощно прошептал: «Я не знаю…» Так далеко их дружба не зашла – у него не хватило смелости спросить, как зовут мальчика.

С бабушкой все было по-другому. На смену сказке про сундук на дереве и непонятного селезня пришли таинственные истории про чудовищ – дэвов. Дэв обманывал охотников, уносил и прятал в пещере красавиц, но главное, был огромным. Они шли по улице – то в молочный магазин, то в рыбный, и Яник пытался представить, каким был дэв. «Как вот это дерево?» – спрашивал завороженный мальчик, и Клара Михайловна кивала с улыбкой: да, как это дерево. Он слушал и внезапно прерывал: «А потом пришел другой дэв, больше первого… Он был еще огромней, да? Как наш дом?» – и чуть сильнее сжимал бабушкину руку. Куда уж огромней, соглашалась Клара Михайловна: они как раз подходили к «нашему» дому – пятиэтажной махине, занимавшей почти полквартала. «Конечно, – думал Яник, – он поборет первого дэва, ведь дом выше дерева. Наверное, первый дэв был жиртрестом…» Он слушал про удивительных щенков, которые раз во много лет рождались у орла. Это были собаки необычайной силы, с орлиными крыльями. Кто сильнее – такой щенок или дэв-жиртрест?..

Он уже давно не был «жиртрестом» – кличка осталась в детском саду, больше никто его так не называл. К первому классу он вырос и похудел, к немалому огорчению бабушки.

Приехал папа. Приезжал он и раньше, но в этот раз привез необычный подарок: школьную форму – серую гимнастерку с брюками, ремень и фуражку.

– Куда ребенок в такой форме пойдет?! – сердито спрашивала мама.

Когда мама говорила о нем, то никогда не называла его по имени, а только «ребенок».

– Ты соображаешь, что здесь не Россия? Что форма в школе другая? Здесь дети носят синие костюмчики и рубашки с галстуками; ребенок не солдат, а ты что из него делаешь?!.