“Нет! Это моя жизнь! Я ненавижу тебя!

— Да, мама.

Я жалкая. Я не могу им отказать. Никогда не умела.

Просто моя мать никогда не лжёт мне. Она говорит правду, пусть и в своей собственной манере: я действительно такова, как она описывает. Слабая. Ни на что не годная.

Жалкая.

Неудивительно, что Вэнни, моя единственная подруга, отказалась от меня. Неудивительно, что Бэн предпочёл начать новую жизнь в другой стране, а не сражаться за меня. Какой смысл, если я не могу постоять за себя сама? Вэнни так и сказала перед уходом: “В наш век у женщин есть все права. Никто не держит тебя! Если ты остаёшься в этом доме — значит, ты это выбираешь. И я тут бессильна”.

Я подумала о Бэне и его отъезде на Тавельнские острова. Мне хочется желать ему счастья, но всё равно горечь и обида ворочаются в груди.

— Бэн уже уехал?

Мать влепила мне пощёчину.

— Никогда! Никогда больше не упоминай при мне этого мальчишку!

В любом другом случае я бы отступила, видит Пресветлый. Но Бэн…

— Я не так часто у вас о чём-то спрашиваю, — сказала я. — И клянусь, что больше никогда не спрошу. Но хочу знать: он уже уехал? Вы… заплатили ему сполна?

Мать поджала губы, но всё же ответила:

— Он получил всё, что ему причитается, и можешь верить: твоему отцу это стоило недёшево. Прямо сейчас мальчишка летит в сторону Тавельни. Первым классом со всеми удобствами. И хватит о нём! Этот отброс уже доставил нашей семье предостаточно горя. Достаточно уже и того, что мне пришлось напоить тебя этим ужасным зельем.

— Вы могли предупредить меня, — в душе все ещё поднималась горькая, болезненная муть. Я понимала, что мать в конечном итоге приняла правильное решение. Но всё равно, всё равно…

— И терпеть твоё нытьё? Оставь эту тему, Дайяна. Ты бы сомневалась до скончания дней, а у нас этого времени нет. Эта ошибка могла бы отравить тебе всю жизнь, если бы я не вмешалась. Или ты воображаешь, что отец стерпел бы ублюдка в семье? Или думаешь, что выжила бы потом, в одиночестве? Ты даже яйцо вскипятить не в состоянии!

Это правда. Правда. И всё же…

Мать вздохнула и взяла мои слабые руки в свои, такие холёные и идеальные.

— Моя девочка, — сказала она, — я понимаю, что это тяжело. Но я прожила жизнь. Я знаю, что будет лучше для тебя и для семьи. Ошибки молодости случаются с любой из нас, понимаешь? Но сейчас это уже осталось в прошлом. Тебе надо сконцентрироваться на самой важной для любой юной леди встрече: свидании с принцем. Что может быть важнее этого?

Наивысшее достижение любой леди — понравиться принцу и тем самым упрочить власть своей семьи. Об этом все романы и сказки. Но...

— Ничего, мама. Ничего не может быть важнее, — я опустила голову, якобы выражая свою покорность. На самом же деле я прятала глаза. Это был мой способ кричать “Нет!”. Беззвучно, но… только так я умела.

До знакомства с Бэном (нет, не вспоминай!) единственными настоящими друзьями моими были книги. Мы с ними были похожи: прятались в темноте и тишине пыльной фамильной библиотеки, как призраки давно минувшего славного прошлого. Времени, когда моя семья действительно была великой, а не пыталась цепляться за традиции и устои, надеясь таким образом удержать утекающую сквозь пальцы силу...

Однажды в одной старой книге я нашла заметки и письма Улиты Деаркарской, одной из моих дальних родственниц. Во времена драконьих завоевательных войн она была убеждённым борцом за независимость, стала одной из немногих женщин, сражавшихся в частях регулярной армии, организовывала подпольное сопротивление. Если взглянуть на фамильный портрет, то мы похожи.

Но, конечно, только внешне. На деле же мне далеко до мужества Улиты. Она была невестой короля и не дрогнула перед лицом самого Первого Императора, принимая смерть от его руки… Я боюсь смерти. Боюсь боли. Всего боюсь, если честно.

Моей смелостью всегда был Бэн. С тех самых пор, как я в свои десять застала его за воровством пирожных, он всегда был смелым за нас двоих. Я же просто верила ему. И в него. Была готова убежать с ним и жить жизнью обычных людей. “Мы — маги, — говорил он, — и везде сможем устроиться”. И смелость, что светилась в его глазах, вдохновляла и меня.

Возможно, наш побег и удался бы, если бы о нём не узнал ещё один человек. Тот, кого я раньше считала другом. Но… он рассказал всё родителям. И папа уговорил Бэна от меня отказаться, а мама занялась мной. Она не лгала, но объяснила, что эта затея — просто ерунда. Что я умею? Что могу? Не способная самостоятельно одеться, трусливая, болезненная, ничего не умеющая. Та, за кого готовят, убирают и стирают слуги. Та, за кого платят родители. Та, у которой нет ничего своего.

Жалкая.

Так что мне очень подошли слова Улиты из её переписки: “Я буду драться до конца, до последней капли крови. Это моя страна, и я умру вместе с ней на этих стенах. А вам, сестра, в ответ на все советы я скажу лишь одно: опускать глаза вниз — это протест жалких и никчемных, протест беспомощных. Те, кто опускает глаза, ничего никогда не меняют”.

Тогда я подумала, что мне, жалкой и никчемной, такой протест подойдёт. Опустить глаза, чтобы моё осталось только моим. Чтобы мои чувства, закрытые на сотни замков, не отразились во взгляде.