Еще помолчал, и добавил уже тоном приказным:

— Их леса никуда не выходи. Никуда, Веся. От ведьм подальше держись, они…

— Знаю-знаю, смерть внука Ульгерды узрели во всей красе, и местью к вам аспидам да магам, горят негасимо. Слыхала, в курсе, да. Только вот у меня к ведьмам свой вопрос был, пусть на него сначала ответят.

— Свой вопрос? — удивился Агнехран. — И какой же?

Ответила ему нехотя:

— Куда смотрели, когда Ульгерда силу свою внуку передавала, да оружием в чужих руках делая.

Вопрос свой я верховной озвучила, а с Ульгердой говорить не стала, не смогла я. Да и что ей сказать? Я ей силу вернула, пламя жизни в нее вдохнула, а она вместо того, чтобы внука спасать, на поводу у Заратара-чародея пошла, как… как не знаю кто.

И вот про чародея вспомнили, Агнехран и спросил:

— Чародеи как? Все бегут?

Вспомнила то утро, когда вдвоем проснулись от криков чародейских… знала бы, что то последнее утро у нас будет, обняла бы аспидушку, да и не отпустила бы никуда.

— Нет, воюют, — ответила, чувствуя, как снова слезы на глаза наворачиваются. — Лешенька их в овраг отправил, туда, где часть изгнанной нежити из яра скопилась, вот они там и… воюют. Связной то у них больше нет.

— Связной? — не понял архимаг.

И вот сказать бы ему, а я на него смотрю, и ни слова вымолвить не в силах. Ни единого слова.

И понял он все. На меня глядит океанами боли, лицо бледное, несмотря на мазь магическую, и боль-тоска вокруг него призрачным туманом вьется-стелится. Вот так смотрим друг на друга, рвем душу на части, а сделать ничего не можем. И горим, оба горим, так красиво, так грустно, так больно…

Так невыносимо вдруг стало, и сказала я как есть:

— Агнехран, я не могу без тебя…

Не улыбался больше вообще.

Протянул руку, пальцы коснулись поверхности серебряного блюдца. В глаза мне посмотрел и…

И связь разорвал.

Осталась я в тишине пробуждающегося от скверны да смерти яра, подле каменного лешего, у дерева сжавшись, да обняв колени руками. Больно мне было, так больно, что ни в сказке не сказать, ни в песне не выразить…

Только боль осталась, и сжигала она меня, и ломала, и душу калечила.

И тут вдруг сказал каменный леший:

— Похожа ты на Авенну, один в один.

— Чем же? — сама слезами горькими давилась, дышать и то тяжело было.

Усмехнулся каменный, да и такой ответ дал:

— Да тем, что сидишь вот, страдаешь, ждешь, пока аспид твой проблему решит. Вот и она ждала того-то. Не дождалась.

Замерла я, и слезы сами высохли.

Смотрю на заросли терновника, в которые превратился леший, защищая свой Заповедный яр ценой собственной жизни. Посидела, подумала, блюдце серебряное в суму засунула, яблочком закусила, нервничала потому что, и подумала вот о чем — Был когда-то яр Заповедный, имелась в нем ведунья лесная умная да опытная, и любила она аспида… прямо как я. Но на яр этот свои планы имели чародеи. Те самые, что завсегда слабостью невинных пользуются, что ударяют в самое больное место, что лишают дорогого самого. Что у ведуньи той самое дорогое было? Правильно — аспид.

— Чародеи сделали что-то, так? Заклинание какое-то, от коего аспиды на территории яра Заповедного контроль над собой теряли, права я? Чародеям ведь этот лес позарез был надобен, да?

Усмехнулся леший каменный, и ответил:

— Не ведунья ты — ведьма, как ведьма и мыслишь. Права ты, во всем права.

Кивнула я, ответ, принимая, и далее предположение сделала:

— Заклинанию этому лет триста, не меньше, не так ли?

И вновь согласился с предположением каменный.

— Так, ведунья.

А я же вот еще о чем подумала — Агнехран тут бывал не раз, да и не два, и никакого контроля над собой не терял вовсе. До тех пор не терял, пока яр Заповедный скорее был неживым, чем живущим. А как восстановился, как вновь силу жизненную получил, вот тут-то и сработало заклинание древнее! Ну, чародеи, ну гады же совести напрочь лишенные!

И поднялась я решительно.

— Ведунья, куда ты? — всполошился каменный.

— Мстить, лешенька монолитный мой, мстить! Прав ты, не ведунья я — а ведьма! И вот с ведьмой я бы никому связываться не советовала, особенно если эта ведьма — я!

***

Ох, и разозлилась я. Так разозлилась, что когда в лес свой вошла, первым делом тропу Заповедную к вампирам открыла. Да прямиком к свежевыстроенному замку Гыркулы. Сам граф был застигнут мной за совращением девы невинной, видать кого-то из деревень окрестных к себе заманил, и теперь вот совращал:

— Злотый в месяц, красавица, — пел он девице, осоловело ресницами хлопавшей, — а убираться то всего ничего, четыре спальни в доме моем…

Дева габаритов существенных млела, и наивно верила, что речь идет об уборке всего четырех-то комнат, а для нее, девки деревенской, это что раз плюнуть. Одна проблема — спален может и четыре, зато остальных помещений видимо не видимо, у вампирского графа одних столовых в замке штук двенадцать было.