Пухлая, лет тридцати, рыжеватая и с веснушками, Тина, буквально запихнула Таню в карету, с помощью ножа разрезала видавшие виды платье Давины, и принялась растирать Таню грубыми простынями:

– Леди, что на вас за тряпки? В таком только нищие деревенские женщины за скотом ходят, а у вас на лице написано, что вы леди, – причитала она на хорошем гаэльском. Речь Стенли и его дочерей была не чистой, но понятной. Английский акцент был, и даже несколько слов они предпочитали произносить на родном языке, но Таня понимала все.

– Тина, мы позже разберемся кто она и почему оказалась с отцом в одной воде. Если он был обеспокоен ее здоровьем, и назвал ее «леди», значит так оно и есть, мой отец – человек слова, и тебе не стоит обсуждать ее одежду, три хорошенько, суши волосы, надень на нее теплые чулки и шерстяное платье, укрой пледом, – перебила оханье Тины Флоренса. В характере девушки был тот стальной каркас, который природа дарит не всем мужчинам, но ее слезы в реке при встрече с отцом говорили о ее любви к нему, о тех переживаниях, что перенесла она, ожидая его.

В карету принесли толстую и ржавую железную чашу, по одному, щипцами в нее положили большие, нагретые на костре камни. Сверху на чашу уложили железную кованную сетку, и Тина, зная свою работу, бросила на нее рогожку и поставила Танины ноги. Платье опустили на чашу, и Таня поняла природу этого устройства.

Моментально ноги окутала теплая, а потом и горячая пелена, тепло поднималось под широкой шерстяной юбкой, пробивалось через нее, согревая живот. Широкий плед, накинутый на плечи, не давал теплу уходить выше. Тина, недолго думая, подняла его с Таниных плеч, и накрыла ее голову, оставив только лицо. Руки начали сжиматься в кулаки, пальцы на ногах можно было подогнуть, двигая ими в шерстяных чулках. А когда ей принесли травяной чай, заваренный скорее всего, на молоке с добавлением меда, она поняла, что теперь точно выживет.

– Тина, иди, помогай, Фелисия, похоже, не может разродиться. Ее служанка слишком напугана, и раздражает меня, – заглянув в карету, крикнула Флоренса и улыбнулась, заметив, что Таня порозовела и с удовольствием пьет чай сама.

– Она рожает в срок? – спросила Таня, отставив большую глиняную кружку напротив, на деревянную часть, делящую сиденье дивана пополам.

– Думаю, да, она говорила, что вот-вот должна родить, и боялась ехать, но люди отца знали его приказ – забрать ее любой ценой. Ее привезли ночью, но в тот момент у нее отошли уже воды и были схватки, а сейчас что-то пошло не так, схватки, похоже, прекратились, – удивленная Таниной заинтересованностью, ответила девушка, которая, судя по выдержке, характеру и командному тону, могла руководить небольшой армией.

– Тина, найдите мне обувь, я помогу, – сказала уверенно Таня, скинув с себя плед, и поняла, что сделала это вовремя – еще немного, и она вспотела бы, а потом снова замерзла.

Роды казались легкими, но осложнялись тем, что Фелисия была слаба, а ее страх заставлял вести себя неправильно: тужилась не в тот момент, испуг ее переходил в истерику, и она забывала правильно дышать. Таня выпроводила всех из-за кареты, где девушка и лежала под укрытием вроде шатра.

Тут то она и заметила кровь, которая могла значить только одно – у девушки открылось кровотечение, и как только ее тело исторгнет ребенка, оно усилится. С каждой потугой внутри нее скапливалась ее близкая смерть.

– Флоренса, у нее кровотечение, и я не смогу остановить его без операционной! – испуганно прошептала Таня девушке, оттащив ее за карету. Стенли сидел здесь же. Он не переоделся, а лишь держал углы накинутого пледа, и услышав слова Тани поднял на нее голову:

– Если вы уверены, что ее спасти не получится, то спасите хотя бы ребенка. Это я виноват, что велел везти ее сюда, я виноват! – взявшись за голову, качался он из стороны в сторону.

– Отец, не стоит сейчас горевать, это еще не точно, но я бы посоветовала вам пойти сейчас туда, сесть у головы вашей дочери и рассказать, как вы любите ее, и пообещать ей, что все будет хорошо, – сквозь зубы прошипела на отца Флоренса, с трудом сдерживаясь, чтобы самой не зареветь в голос.

– Да, ты права, девочка моя, я должен побыть с ней, – он встал, вдохнул полной грудью, выдохнул, вытер глаза, и натянув улыбку, вошел в шатер.

Таня и Флоренса последовали за ним.

– Быстрее бы это закончилось, у меня больше нет сил, словно жизнь уходит из меня, и мне очень страшно, что мне ни капельки не больно, мне становится очень холодно. Прошу вас, спасите моего ребенка, – шептала Фелисия, смотря в лицо отца. Флоренса серьезно глянула на Таню, и мотнула головой на лицо сестры – оно было как бумага. Таня мотнула головой в ответ.

– Фелисия, давай еще раз потужимся, и твой малыш выйдет наружу, и ты сможешь обнять его, – проворковала Таня, но девушка безотрывно смотрела в глаза отца и улыбалась. – Несите самый острый нож, но бросьте его сначала в кипяток, – громко крикнула Таня в сторону Тины. Та опешила, но, когда Флоренса гаркнула на нее, та пулей выбежала из шатра.

– Она жива, ты не можешь резать ее, – шепнула Флоренса, но теперь голос ее не был командным, не был твердым.

– Да, я сделаю надрез только здесь, - показала Таня девушке в сторону ног.
– Потому что головка уже в путях, и ребенку не хватает лишь одной потуги, но она не может больше тужиться. Здесь я наложу шов, и все будет хорошо. Главное, чтобы за ребенком не последовала река крови, иначе, ты понимаешь…