Подходили ко мне седые люди в белом: один, другой, третий, четвертый, пятый, молча показывали на меня, пропадали, опять появлялись, пока самый настойчивый среди них, похожий на профессора, не сказал, не глядя на меня:

– Она никак не может пробиться к тебе.

Я хотел ответить ему, понимая, что это сон, хотел проснуться и не мог.

– Позвони маме...

Я кричал им, расплывчатым. И голоса не было, дыхания, слов, одна тянучая боль.

– Ты слишком легко позволил увести себя.

– Дайте мне микрофон, - просил я почему-то.
– Я не хотел. Она же потеряла сознание...

– Тебя так легко уговорить?

Белый доктор качал головой, показывая на меня другим, и глаза у него были уже другие, глаза Шефа...

Я услышал, как он приглушенно переговаривается по телефону. Я встал, оделся и вышел к нему.

– Привет. Как спалось?

– Так себе.

– Ну вот и отлично. Садись, я посмотрю, какие запасы у нас в холодильнике.

Он, закатав рубашку до локтей, ставил на скатерть посуду.

– Кстати, не знаешь, как сделать гудок в телефоне помягче?
– спросил он, поднимая трубку.
– Гудит проклятый, как труба. Вот послушай...

– Давай поковыряю, - равнодушно предложил я.

– Как же, доверю я тебе, - он загородил аппарат.
– Видишь, мне поставили... плоский, голубенький. Вот ямка для руки. Переносить удобно. Игрушка.

– Тогда зови мастера.

– Придется. Мой прежний аппарат мяукал, а не гудел. Привык я, ласковый был аппаратик...

Мы пили чай кирпичного цвета, жевали соленые бутерброды. Он подливал мне, подкладывал.

– Почему ты не женат?
– спросил он.

– ???

– В самом деле?

– А ты?

– Не люблю этих интеллигентских штучек - отвечать вопросом на вопрос. Я был женат без малого пятнадцать лет.

– И, значит, у гебя есть возможность сравнивать, как было раньше и теперь.

– Она умерла.

– Прости, я не нарочно.

– Понимаю...

– Так вышло...

– Давай налью.

– Налей.

– Тебя надо женить, и как можно...

– Вот и мама так все время говорила.

– Надо. Сгоришь в одиночестве.

– А если попадется сквер-рная, злая? Как тогда?
– вяло отшучивался я.

– Все может быть, все...

Мы закурили с ним. Я никогда не курю. Но теперь взял у него протянутую машинально сигарету и задымил просто так, за компанию. Два мужика - чего ж не подымить.

– Я тебе скажу, как это бывает...
– затягиваясь, начал он.
– Моя, вот, брала у меня все деньги... как жены берут... Не потому, что жадная была... нет... А я как-то не умел удерживать их... То куплю ерунду какую-нибудь или потеряю... Не умел, как она говорит, ни хранить, ни тратить... Она стала прятать их вот в этот ящик, - он показал на письменный стол.
– Я знал, где они лежат... Смеялись мы. Там и замка-то нет... Но каждое утро, давая мне что-нибудь на день, она говорила: "Ну-ка, ну-ка выйди, голубчик, на кухню, отвернись, хитрюга, тебе только покажи..." Смешно, правда?

– Нет.

– Больше никто ничего не прячет, а я...

– Ты прости, я ведь не нарочно.

Машинально я вдохнул дым, захрипел, а голос у меня и без того был ватный.

Он кивнул - "ничего, ладно уж". Я подвинул к нему пепельницу.

– Тебе нужен близкий кто-нибудь, - сказал он, стряхивая пепел.
– Так нельзя. Человек не может ни о ком не заботиться... Почему ты не взял маму в свою квартиру?

Внимательные глаза были у него, такие же, как в моем сне.

– Она сама не хотела, - чувствуя, что говорю шепотом, ответил я.
– Живет в развалюхе почти сорок лет, а бросать не хочет... У нее там березки, мои ровесницы, большие теперь...
– Я задохнулся дымом.
– Она говорит, у детей своя жизнь, у нее - своя... Можно, я позвоню в больницу?

– Не надо звонить. Я только что разговаривал... Состояние прежнее, пульс ровнее. Все будет хорошо...

Мне показалось, он смотрит на меня так, словно хочет сказать: вот сидишь, бутерброды с чаем жуешь, толковать начал, а позвонить сразу не догадался.

– Мода, что ли, такая, не понимаю, - неопределенно, будто себе самому.
– Мода или равнодушие? Нет равнодушия, конечно. Какое там равнодушие! Но попробуй скажи вслух "мама", напиши "мамочка", скажут - несовременно! Если не скажут - почувствуешь по неловкости взглядов, хотят сказать: Современному, шибко занятому человеку не идет это. Не идет! Видишь ли. Надо говорить: моя старуха, ну старушка...
– Он скинул пепел и продолжал, не поднимая глаз от пепельницы: - Не только слова. Нежность, понимаешь ли ты, самую настоящую нежность прячем от них, откладываем на завтра, на потом. Все некогда нам, заняты, видишь ли, очень. И находим для всех, а для нее потом... Я не про ту заботу, что на хлеб с маслом... О другом, о чем не успеваем сказать, не успеваем сделать... И хлопочет она, и сохнет от любви к тебе. А ты все как должное. Все, что сам обязан и должен, - это потом, потом... И веришь в это "потом"... И вдруг обрывается, вдруг непоправимое, а ты ничего не успел... Подай мне, пожалуйста, спички... Я давно похоронил маму. Это я про себя говорю... Когда придет неизбежное, хоть перекручивай собственное горло, кусай пальцы, некуда от виноватости, от муки своей спрятаться. Так неутолимо хочешь вдруг делать и делать чтото необыкновенное, заботливое. Каждое слово, намек, желание мамы... все для нее... только некому... Страшно это - когда некому... Разве что гранитом полированным, камнем, оградами... Только тогда понимаешь: ограбил ты самого себя. Потому что нежность ее все равно с тобой, забота ее даже потом приходит к тебе.
– Он затянулся дымом.
– Я нашел в маминых шкафчиках недавно страховку... на похороны отложила. Чтобы этакий нуждающийся, бедненький сынок ее... чтоб легче ему, чтобы не утруждать его... Наши матери умирают, по-моему, только для того, чтобы снять с нас лишнюю обузу.,. Так мне кажется.

Он замолчал, будто сам испугался чего-то, страшных своих слов.

– А что это я раскудахтался? Ты не переживай. Твою мы спасем, спасем, вот увидишь. Ей шестидесяти еще нет.

– Я поеду к ней, -: сказал я.

– Да подожди ты, успеешь поехать. Лучше сделай что-нибудь для нее. Ну женись, например, - он улыбнулся.

– Шутишь все?

– Ой, не шучу... Надо им это, старушкам нашим, чтобы чьито ручонки мыть. крикушек успокаивать, нянькать их. Надо... И самому тебе. Почувствуешь вдруг, изменилось вроде что-то... Макушка смешная, ручонки. Дома игрушки в углах, под столом, под ногами. Аквариум, рыбки золотые - все почему-то появится, необходимое, знаешь. А потом вылазки в зоопарк, этакие походы, не спеша, вразвалочку по улицам и рядом крохотное что-то. Потом и кораблики вместе начнете мастерить. И неизвестно - кому это больше нужно: ручонкам или тебе самому?