Шрифт:
– - Это я знаю. Пока!
Звонок, как и следовало ожидать, ничего не изменил. Про народного артиста, которого он просил за нее похлопотать, даже не спросила. Может, сама уже нашла протеже? Свободного места для меня в ней нет, это очевидно. Он сыграл роль подкидного дурака и уволен. Но тут же придумалось и спасительное утешение. Ради баловства, случайно оказавшись рядом, она вполне может открыть дверь, чтобы похвастать тем, чем Бог ее наградил.
В бильярд играть Ипполит Акимыч расхотел. Не находил покоя, слоняясь по комнате и кухне. Глядел на фотографии -- и Мальвина казалась ему совершенством. Гадал только о том, придет она сегодня или нет. Поскольку сегодня она не пришла, то, может, заглянет завтра? Ясно, что она ему не только не пара -- вообще не то существо, на котором можно себя сосредоточить. Но сколько ни осуждал он себя, его только больше к ней тянуло. Семя нереализованной, загубленной в вечной мерзлоте молодости неожиданно пробудилось в новой почве и искало выхода. Возраст перечеркнулся, время затуманилось. Пенсионер-подросток (так он себя теперь именовал) потерял путеводную нить, за которую цеплялся, бредя по жизненному лабиринту.
Кошмары стали его одолевать. Он метался от покойницы Веры, которая постоянно оставалась с ним, к живой, но также отсутствовавшей Мальвине, и обратно.
Дабы успокоиться и убедить себя, что нынешняя жизнь не так уж плоха, он возвращался мыслями в лагерь. Туда, где у него украли жизнь. И вот парадокс. Тяжко было голодному по утрам месить грязь в худых мокрых ботинках, подвязанных веревками, под ругань озверевших охранников и лай откормленных собак. Но по вечерам дрова шипели и разгорались в печи, ирреальная жизнь происходила на теплой сцене, спасительная радость творчества заглушала унижения и тоску. Говорят, не настоящее искусство существовало в лагере, игра в театр. А где оно, настоящее? Там страх заставлял хорошо играть. Там, несмотря на все ужасы бесчеловечного бытия, в каморке за занавеской он, расконвоированный, был счастлив с Верой. Там у него была надежда. Тут жизнь лишилась стремлений, он превратился в затворного, никому неинтересного облезлого кота, которому раз в кои веки досталось полакомиться чужой симпатичной кошкой.
Напряжением остатков воли Мальвина изымалась им из сознания целиком и категорически. Но бабочка влетала по ночам в незапертую дверь, меняя образы, и делала с ним, что ей заблагорассудится, как опытная женщина с мальчиком. Он кряхтел, метался, вскакивал, пил корвалол. Он перестал спать. Начал по ночам играть в бильярд, да вскоре пришлось прекратить. Соседи явились с жалобой, что их будят удары.
Он понимал, что Мальвина не придет, но запретить себе ее ждать не было воли. Чтобы избавиться от видений и беззащитности, оставался один выход: оградить себя колючей проволокой и поставить охрану. Ипполит Акимыч решил приобрести новый замок. Купив его, договорился в домоуправлении с плотником, что завтра тот придет и врежет. Цена стандартная: стакан бормотухи до и стакан после плюс еще на две бутылки. Ипполит Акимыч сходил за угол, отстоял с районными алкашами в очереди и купил водки.
Все повторяется на свете, но иногда декорации обновляются.
Поздно вечером не читалось, и он, отшвырнув газету, погасил свет. Начал медленно и сосредоточенно считать про себя, чтобы заснуть, когда ухо уловило, что дверь шаркнула. Сердце у него заколотилось. Он догадался, а может, уловил запах или едва слышный смех. Затаил дыхание, предвкушая нечаянную радость.
– - Не спите?
– - спросила она, хохотнув.
– - Пришла? Наконец-то, умница...
– - Хотела звякнуть из автомата, но вы же все равно дома.
– - Конечно, я дома!
Он не спешил зажигать свет, уверенный, что все будет сразу, как в прошлый раз.
– - Где тут выключатель?
– - Хочешь есть, пить?
– - Не, я из кабака. А вообще, можно. Заготовлено?
– - А как же! Сыр, вино... Есть и водка, если хочешь...
В темноте он надел халат, завязал пояс. Глядя в ее сторону, чтобы увидеть захватывающее зрелище, которого так долго ждал, он включил свет. Мальвина была в кожаной куртке, джинсах и сапогах -- эдакая мотоциклистка из рекламного импортного журнала.
– - Секундочку, -- вспомнив, загадочно произнес он.
Торжественно извлек из серванта колечко в коробочке и протянул ей.
– - Мне?
– - она удивленно выгнула губы.
– - Ну вы даете! За что?
– - За обаяние молодости, -- с пафосом произнес он.
Хихикнув, она, не открывая, спрятала коробок в карман.
– - Вы уж извините, что я вас разбудила, -- вежливые формулы звучали в ее устах странно, она их никогда не употребляла.
– - Пардон!
– - Что ты! Я так рад. Знал... То есть, хочу сказать, ждал, что придешь. Скучал.
– - Я тоже, -- она захохотала.
– - Правда?
Он подошел к ней, положил руки на плечи.
– - У меня к вам просьба, -- взгляд ее скользнул по бильярдному полю.
– В общем...
– - Говори! Для тебя -- все...
– - Все не надо. Вы не можете смыться на час-полтора?..
– - Как это -- смыться?
– - Не пугайтесь! Мне с человеком побыть надо. Ну по-го-во-рить! Ясно?
– - Да, конечно...
Краска бросилась ему в лицо, и в глазах появились слезы от волнения. Она не обратила на это внимания.
– - Вот и ладушки.
Он растерялся. Рассердился больше сам на себя за бесхарактерность, чем на нее. Она -- бесстыдна. Сразу бы найтись, сказать: "Нет, конечно! Категорически нет!"
Но она уже выскочила в коридор, открыла дверь.
– - Входи. Он сейчас отвалит.
Услышав о себе в третьем лице и еще не вняв до конца сути происходящего, Ипполит Акимыч обреченно сел на диван и ждал. В дверях, подталкиваемый в спину Мальвиной, показался Радик. Мальвина хихикнула.
– - Вы что, будто незнакомы?