– Ну вот что, товарищ военврач, приказываю отправляться домой и выспаться, ибо тут гульбарий будет до утра, а на тебе уже лица нет. По дороге зайди к Танюшам, отдай им на хранение подарок. А то как бы мои гвардейцы, дойдя до кондиции, не начали его прямо тут пристреливать.

До собственного, родительского дома Распутин добрался только к полуночи и сразу попал в отцовские объятия и мамины охи-ахи. Домашние посиделки на кухне закончились, когда небо над Москвой уже заметно светлело. Поэтому Гриша, не спавший толком больше недели, уставший и перенервничавший, почувствовав родительский кров, даже не заснул, а просто выключился, как двигатель, полностью выработавший топливо.

Проснулся в три часа пополудни. Родители еще не пришли из своего НИИ, одного из немногих, оставшихся на плаву, но на кухонном столе заботливо лежала подробная опись холодильника от мамы и ключи от семейной реликвии – десятилетней ВАЗ-2105 – от папы.

Вкусив маминого борща так, что появился риск не влезть в прокрустово ложе тольяттинского автопрома, мурлыкая под нос слова песни “Городок” Анжелики Варум, Григорий выкатился из родительского гаража и не спеша порулил к Потапычу, старательно привыкая к изменившейся интенсивности городского движения.

За пяток километров до адреса напевать, да и слушать песни почему-то расхотелось, а когда оставалось сделать последние два поворота, в животе появилось такое же тянущее чувство, какое он ощутил, подходя к госпиталю в злосчастное утро своего ареста, когда убили генерала Миронова. Резко свернув, он припарковался за квартал до дома полковника и дальше пошел пешком, привычно держась “зеленки”. Сердце уже отбивало набат и ладони неожиданно вспотели, когда вдали, наконец, показался знакомый подъезд и стоящий рядом с ним черный, как ворон, диковинный в то время для Москвы Mercedes-Benz G-класса, прозванный в народе гелендвагеном. “Если хотите выжить в наше беспокойное время, Григорий, запомните – всё новое, непривычное должно вызывать у вас тревогу и подозрения. Новые люди, новые вещи…” – вспомнил Григорий ненавязчивое наставление генерала Миронова. Гелендваген в этом дворе выглядел действительно чужеродно и Распутин решил не торопиться, а понаблюдать издали, что это за транспортное средство и кому оно может принадлежать. Ждать пришлось недолго. Через пару минут, как Распутин занял удобное место наблюдения на скамейке у песочницы, из подъезда вывалились трое стандартного вида “братков”. Григорий чуть не вскрикнул. Среди них шариком перекатывался “Бамбук”, при полном параде и с элегантным коричневым “дипломатом” в руках. Вся гоп-компания не спеша погрузилась в машину, и мерседес неторопливо прошелестел из двора на выезд мимо отвернувшегося наблюдателя. Распутину вдруг стало неимоверно страшно и тоскливо. Преодолевая кричащий об опасности инстинкт самосохранения, он встал и деревянной походкой сломанного робота отправился к конечной цели своей поездки…

Стальная дверь “линии Мажино” была приоткрыта. За ней медицинская помощь уже никому не требовалась. У самого порога лежал сосед, решивший еще раз зайти на удачу, попросить в долг. Ему чем-то крепким треснули в лоб, затащили за ноги в коридор и от души добавили лежачему, сломав кадык. В полуоткрытых соседских дверях виднелись босые ноги старшей Танюши. Наверно, открыла дверь на шум и получила пулю в лицо. Младшая испугалась, бросилась в спальню, ей выстрелили в спину и потом контрольный в голову. Сам Потапыч сидел, привязанный к своему любимому креслу, запрокинув голову и глядя на потолок безучастным потухшим взглядом. Дикий бардак, в который превратилась его аккуратная квартирка, не оставлял ни единого сомнения в цели визита “группы заинтересованных граждан”. Шум-гам-тарарам соседи наверняка списали на очередной ремонт и монтаж мебели. Вот и сейчас хорошо слышны работающие где-то дрель и шлифовальное оборудование. Беспомощно осмотревшись по сторонам, Распутин, надеясь увидеть знакомую полевую сумку, поворошил разбросанные бумаги, заглянул в шифоньер, за шкаф, под диван, на кухню, в ванную, а когда выглянул на балкон, сквозь решетку заметил остановившийся милицейский “бобик” и наряд, неторопливо направляющийся к подъезду. Дальше для Григория всё происходило, как в замедленном кино – ревизия запасных выходов, понимание, что спускаться с балкона Потапыча можно только на крышу милицейской автомашины, перемещение в квартиру соседки, осмотр газонов под её окнами. Вроде пусто… Он уже закинул ногу на ограждение, как взгляд упал на подарок Потапыча, приткнувшийся среди банок домашних солений. “Нельзя оставлять врагу оружие!” – резануло мозг. Григорий метнулся обратно в прихожую, схватил свою оставленную вчера на хранение сумку, упаковал и тщательно принайтовал пенал с карабином, ящерицей спустился на землю, мысленно благодаря Ежова за тяжелые уроки скалолазания.

К собственному дому Распутин крался с максимальной осторожностью. И не зря. Увиденное подтверждало его худшие опасения. Около подъезда стояло сразу три милицейских машины, а через некоторое время в одну из них посадили и увезли отца Григория. Но не это было самым тревожным. Чуть в стороне от суеты, примяв кормой заросли сирени, демонстрировал свой квадратный тевтонский нос знакомый Распутину гелендваген. А это значило сразу многое. Его инкогнито, как и цель прибытия, раскрыты. Предполагаемый тайфун и звездопад не состоится. Крысы останутся на своих местах и продолжат безмятежно торговать Отечеством в штабах и кабинетах. Но самое обидное – грош цена смертям Потапыча и ребят из группы Ежова. Да и его собственная жизнь вместе с Лёшкиной сейчас не стоит и полушки.

Гелендваген аккуратно тронулся с места, не спеша покатил в противоположную от милиционеров сторону. “Уходят, сволочи.” В несколько прыжков преодолев расстояние до отцовской пятерки, Григорий с трудом завел почему-то закапризничавший жигулёнок, но успел пристроиться за мерседесом, стараясь исключить подозрение в слежке. Ехали недолго и недалеко. Свернув в один из стандартных двориков, автомашина остановилась у ворот бывшего детского садика. Их в девяностые массово закрывали и переделывали в офисы ВИП-класса – с огороженной территорией и своим зеленым двориком на месте песочниц детворы.

Сдав назад, Распутин припарковал машину около другой “стройки века”. Какой-то НИИ, павший в борьбе с коммерческой целесообразностью, выметался из заманчивого здания в центре Москвы, и оное срочно переделывалось в бизнес-центр. Одни машины спешно загружались выносимым из здания барахлом “Сделано в СССР”. Рядом разгружались другие, со стройматериалами и сантехникой. Из окон по протянутым на улицу рукавам с веселым уханьем летели обломки стен и отделки, противно визжали болгарки, грохотал отбойный молоток… Здесь царил веселый строительный бардак, когда никому ни до кого нет дела, но зато все дико заняты, озабочены и сосредоточены на решении задач, ведомых только самим исполнителям.

Распутин подобрал с асфальта одну из многочисленных, беспорядочно сваленных прямо на землю солидных папок в жестком переплете с проектными “синьками”, развернул ее и, задумчиво глядя то на чертежи, то на стены, зашел внутрь, проследовал через фойе, поднялся по лестнице в поисках какого-нибудь спокойного этажа, пока не дотопал до самого последнего, очевидно, не такого востребованного, как нижние. Побродив между архивными эверестами, подергал ручки кабинетов, обнаружил нужное ему, хоть и плотно заставленное стеллажами помещение, но тихое и безлюдное, выходящее окнами на интересующий его объект.