В смутное время многие Муравьевы оставили свой след в новгородской истории. Внук старшего сына Ивана Муравья Григория – Иван Никитич Муравьев был сожжен шведами при взятии ими Новгорода 16 июля 1611 года. Для всех, кто интересуется родом Муравьевых, это факт почти хрестоматийный. Менее известно, как произошла эта трагедия. Вот как, вероятно, было дело. Во время вероломного и внезапного штурма Новгорода отрядом Делагарди в ночь с 15 на 16 июля защитников города охватила паника. Лишь немногие оказали шведам сопротивление. В числе этих храбрецов или безумцев были протоиерей Софийского собора Аммос и его товарищи, засевшие в доме священника на Торговой стороне. Чтобы не нести напрасных потерь, шведы подожгли дом. Все смельчаки погибли в огне. Одним из них, видимо, был Иван Никитич Муравьев. Во всяком случае, никаких других сожжений шведами новгородцев в день штурма не зафиксировано.

Этот подвиг духа в практическом отношении был в некотором смысле результатом недоразумения. К этому выводу приводит анализ политического контекста гибели Аммоса и его товарищей. После нескольких лет кровавой смуты и самозванства, избрания на царство Василия Шуйского и насильственного сведения его с престола в московской властной верхушке утвердилась мысль о необходимости призвания на русский трон чужеземной династии по образцу призвания варягов. Главным претендентом на роль нового Рюрика казался наследник польского престола Владислав. Москва и многие другие русские города уже успели принести ему присягу. В Новгород из Москвы прибыл один из главных деятелей польской партии в боярской думе Иван Салтыков Большой с целью склонить новгородцев последовать примеру Москвы. Но новгородская старшина была привержена иному проекту – возведению на русский престол одного из сыновей шведского короля. Салтыков был посажен на кол, а новгородские сановники вместе с приехавшими из Москвы противниками польской партии вступили в переговоры со шведами об условиях перехода Новгорода под протекторат Швеции. Договор был, в принципе, готов. Захват города, по мысли шведского главнокомандующего, должен был показать, кто из двух договаривающихся сторон был действительным хозяином положения. На следующий день после штурма и героической гибели протопопа Аммоса и его сподвижников договор о вечном мире между обеими сторонами и признании новгородцами своим сюзереном короля Швеции был заключен. Новгородцы, в том числе новгородское дворянство и среди них Муравьевы, оказались фактически в условиях иностранной оккупации при сохранении формально союзнических отношений со шведами.

Этим объясняется тот непонятный иначе факт, что родной брат сожженного Ивана Никитича – Дмитрий по прозвищу Шаврук и его сын Матвей достаточно благополучно пережили шведское лихолетье и даже выполняли административные функции в местной администрации. Последний, кстати, прибыл в Новгород из Москвы в качестве передового гонца и разведчика Ивана Салтыкова (об этом упоминается в сохранившемся донесении Салтыкова польскому королю Сигизмунду), но, как видим, сумел избежать печальной участи своего патрона. В 1614 году он ездил в Москву выборным от новгородцев, чтобы дать там объяснения по поводу присяги, принесенной жителями города на Волхове шведам. В 1619 году был воеводой в Порхове и погиб, похоже, на этом самом посту.

Сотрудничали со шведами и другие члены рода Муравьевых. Например, Григорий Никитич, внук второго сына Муравья – Елизара. В момент подписания новгородской верхушкой договора со шведами Григорий Никитич был ладожским воеводой. После занятия Ладоги шведским гарнизоном был назначен воеводой в Тёсовский острожек. Занимался снабжением шведских войск продовольствием и фуражом. Одновременно он всеми способами, доступными в условиях фактической шведской оккупации, помогал своим соотечественникам, по тем или иным причинам оказавшимся в немилости у шведов. В частности, он вместе с другими уважаемыми новгородцами подписывал поручительства за новгородских дворян, обывателей и их жен, которых шведы подозревали в намерении вопреки запретам перебраться во владения московских царей и/или вести пропаганду в пользу такого переселения. При наличии такого поручительства подозреваемые не подвергались превентивной репрессии (арест, конфискация имущества, высылка в Швецию). Зато поручители отвечали за их поведение своим имуществом и головой. Если взятые на поруки «учнут с ким какие в мире смутные речи говорити… или без государева указу куды отъедут или изменят: и на нас на порутчиках пеня пресветлейшего и высокорожденного государя королевича и великого князя Карлуса Филиппа Карлусовича, и наши порутчиковы головы в их голову место…» – говорится в этом своеобразном документе той смутной эпохи [46] . Тот факт, что подпись Г. Н. Муравьева под поручительствами стоит на одном из первых мест, рядом с подписями князей Путятиных и Шаховских, свидетельствует о серьезном авторитете рода Муравьевых и дает основание усомниться в утверждении уже упоминавшегося Н. П. Чулкова и многих его предшественников и последователей, что до XVIII века Муравьевы «не дали ни одного чем-либо замечательного представителя» [47] . Сама же готовность подписантов поручиться «за други своя» имуществом и головой доказывает, что и в смутное время их не покидало великодушие. Особенно ярко проявить это достойное качество Григорию Никитичу довелось в 1617 году. По подписанному тогда мирному договору шведы сохраняли за собой значительную часть новгородских земель, но сам Новгород должны были вернуть России. Покидая город, шведские оккупационные власти задумали депортировать семьи новгородских дворян, вопреки запрету бежавших в Москву до подписания мира. Спасти женщин и детей от угона на чужбину мог только выкуп. И этот выкуп был внесен несколькими новгородцами из собственных средств. Г. Н. Муравьев стал тогда организатором сбора средств и одним из главных спонсоров, внеся из личных денег значительную по тем временам сумму в 100 рублей [48] .

А что же потомки сына Ивана Муравья Михаила, те, которые станут прямыми предками нашего главного героя? До начала XVII столетия о них практически ничего не слышно. В 1602 году внук Михаила Федор Максимович упомянут в «ябеде» на царское имя в связи с тем, что вместе с некоторыми другими помещиками ослушался царского указа о предоставлении лошадей для строительства мостов в Новгородском уезде. Таким образом, мы узнаём, что в 1602 году потомки Михаила, «испомещенного» изначально на берегу Финского залива, жили теперь в Полужье, может быть, и в Сырце, который впервые упоминается в писцовой книге 1582 года. В 1612 году Федор Максимович был назначен воеводой в крохотный Тёсовский острожек. Назначен, возможно, не без протекции своего троюродного брата Г. Н. Муравьева, которого он и сменил на этом малозаметном, но все же начальственном посту. Пятью годами позже Федор Максимович и его сын Феоктист были пожалованы вотчинами за новгородское осадное сидение – отражение попытки шведов вернуть себе только что оставленную ими по Столбовскому мирному договору древнюю столицу края. В писцовой книге 1626–1627 годов оба упомянуты в числе землевладельцев Вотской пятины [49] .

До появления на свет нашего главного героя оставалось всего четыре поколения. Столько же, сколько от него до автора этих строк…

Полвека войн и смут обескровили всю Новгородскую землю, все слои ее населения. Не составили исключения и Муравьевы. В третьем поколении рода было, как мы видели, 13 мужчин. В четвертом, которому в основном и выпало жить в это время, – 33 (рост в 2,5 раза). Но из этих 33 двадцать пять (то есть три четверти) умерли бездетными, значит, скорее всего, в молодости и не своей смертью. Так что в пятом поколении Муравьевых-мужчин было всего 18.

Сведения о Муравьевых, дошедшие до нас из середины и второй половины XVII века, чрезвычайно скудны. Трое из них были жалованы вотчинами за участие в боевых действиях. В 1664 году Яков Матвеевич, потомок Дмитрия Шаврука, был волостелем в Сомерской волости и, видимо, не на самом хорошем счету. Потомкам он стал известен главным образом тем, что, несмотря на многократные указания, не слал к театру военных действий расквартированных в его волости драгунов. Об этом было донесено царю. Из Кремля распорядились разобраться с причинами нерасторопности Муравьева, для чего послать в Сомерскую волость «нарочного… доброго, а не корыстовника»… [50] . Видимо, то ли по общему правилу, то ли зная Якова Муравьева, в Москве предполагали, что в этой пограничной волости обязательно попытаются от выполнения приказа как-то отбояриться, скорее всего – дав взятку нарочному.

Скудность сведений об этом периоде истории рода связана, кажется, с двумя обстоятельствами: отсутствием у этого поколения Муравьевых особо выдающихся заслуг и физическим оскудением родового человеческого капитала: всего 12 мужчин числятся в родовых переписях этого периода, меньше, чем полутора веками раньше. В общем, род хирел…

Но на пороге уже стояла новая эпоха – эпоха Петровских преобразований, обновления элит и невиданных доселе массовых социальных лифтов для провинциального дворянства.