Но Доминика снова отворачивается и, клянусь, если бы сейчас здесь был Рубан, я бы его убил. Плевать мне на все договоренности, просто убил бы за то, что эти два с половиной года он имел то, что принадлежит мне.

— От Рубана ты тоже так отворачивалась, когда он тебя трахал? — цежу сквозь зубы, и из-под длинных черных ресниц снова высекаются молнии.

— Нет. Он не ты.

— Да, он не я, — вдавливаюсь бедрами и удовлетворенно сглатываю, поймав пробежавшую по хрупкому телу дрожь. — Я бы скорее сдох, чем продал женщину, которую люблю. И родного сына.

С трудом заставляю себя оторваться от женщины, которую хочу так, что искры летят из глаз. Пах болезненно ноет и тянет. Внутри желание взять ее прямо здесь — каких-то два движения, всего лишь высвободить себя и отодвинуть полоску белья — борется с голосом разума. Который, скажем прямо, язык не поворачивается назвать светлым и незамутненным.

Если я сейчас это сделаю, она меня возненавидит.

«А если не сделаешь, будешь лохом, она тебя и так ненавидит, ты ничего не потеряешь».

Встряхиваю головой, разгоняя творящийся в голове треш, и отталкиваюсь от стены обеими руками. Я гребанное дно, но не полное днище. Я никому больше не позволю притронуться к Доминике, но и сам к ней не прикоснусь. Пока она сама не попросит.

— Я позвал тебя не для этого, Ника, — говорю все еще сипло, но уже не как доходной астматик. — Твой муж по понятным причинам не осмелился озвучить тебе достигнутые нами договоренности. Поэтому я взял эту благородную миссию на себя.

Иду к столу, достаю подписанные Рубаном бумаги и веером расстилаю их перед Доминикой.

— Что это? — побелевшими губами спрашивает она.

— Это то, на что подписался твой муж, этот достойный человек. Смотрим по пунктам. Пункт первый — развод. Он обязуется развестись с тобой в самые сжатые сроки. Второе — он отказывается от отцовства в отношении малолетнего Тимофея Рубана в мою пользу. Взамен этого Рубан становится единоличным владельцем ресторана и получает долю в компании-франчайзере.

Ника молча рассматривает бумаги, где стоит подпись ее бывшего мужа. Да, он все подписал. И не особо упирался, но я не стану об этом говорить. Наконец она поднимает на меня свои большие глаза, и я вижу там слезы.

— Но в ресторан вложены и мои деньги, Тимур, — ее голос дрожит, хоть моя девочка мужественно пытается справится с собой.

— Ты продашь мне свою долю, Доминика, — выкладываю перед ней следующий лист, — я погасил кредит, который ты брала для первоначального взноса. Ты больше ничего не должна.

— Но зачем тебе это, Тимур? — вырывается у нее всхлип. — Ты хочешь отомстить, выбросив меня на улицу с двумя детьми?

Даже я цепенею. Это же за какого урода надо меня держать? Молча выкладываю последние бумаги, Ника видит заглавный лист, и ее глаза становятся еще больше.

— Что это, Тимур? Брачный договор? И… запрос на усыновление? Ты хочешь усыновить Тимофея?

— А ты думала, я его забираю у Рубана, чтобы продать на органы? — не удерживаюсь от едкого, хотя и звучит это по-детски. — Да, Доминика. Я хочу, чтобы оба ребенка были Большаковы.

— Но почему? — шепчет она, поднеся руку к горлу. — Зачем тебе чужой ребенок?

— Он мне не чужой, — отвечаю как можно спокойнее, хоть внутри все кипит, — он брат моей дочери. И твой сын. Мне этого достаточно.

Доминика долго смотрит на бумаги, но я понимаю, что скорее всего, она их не видит. Оборачивается ко мне и говорит с болью в голосе:

— Значит, все это ты затеял для того, чтобы я вышла за тебя замуж?

— А разве ты не этого хотела, Доминика? — старательно маскирую в голосе такие же горькие нотки. — Да, я хочу свою семью.

— Ты говорил, что нам, детдомовским, нельзя заводить семьи и иметь детей, — теперь ее голос звучит совсем безжизненно. — Что мы не сможем быть хорошими родителями. И что в семье мы жить не умеем.

— Я много всякой херни говорил, Доминика, — говорю развязно, заглушая в груди ноющую боль. — Но я ошибался. Ты никогда не была детдомовской девочкой, и я не хотел бы лучшей матери для своей дочки. Да, я не умею жить в семье, но ты меня научишь, Ника.

— Тогда зачем так, Тимур? — поднимает на меня глаза, полные слез. — Ты по-другому не можешь?

— Как по-другому, Доминика? Ходить к вам с Рубаном домой в гости, носить тебе цветы и стоять под окнами вашей спальни, слушая как вы… — пальцы сжимают спинку стула до побелевших костяшек. Стоять, Талер, сейчас расхерачишь номер отеля и испугаешь свою девочку. Беру себя в руки, выдыхаю и говорю уже гораздо спокойнее. — Ты хотела отомстить мне, Доминика. У тебя все получилось. Каждый прожитый мною день и каждую прожитую ночь ты превратила в ад. Когда я представлял, как ты просыпаешься с ним, как стонешь под ним, как встречаешь его вечером и кормишь ужином. Хватит. Мы в расчете. Теперь ты будешь жить со мной.