— Ты погодь, дядька, — всмотрелся в мое лицо тот, который помоложе. — Кажись, не в себе она. Может, вино пропавшее было? Ты где его брал, у тетки Клуазетты небось? Так она ж для крепости туда крысиного яду подмешает и не поморщится. Глянь, глаза-то у нее мутные, чисто обесцветилась.

— Не мое дело, — отмахнулся старший. — Надевай ошейник да пошли отведем, иначе Ухо нас самих на сушку определит. До завтрашнего полудня велел не трогать и даже не подходить к песчанке. Ежели выживет — ее счастье. А помрет дня через три — так это она сама, Ухо тут не ответчик. И приказ мара не нарушен, и остальным беглянкам наперед наука. Поостерегутся бунтовать.

— Эх, Филь-Филь, хорошая ты была девчонка, — посочувствовал мне молоденький. — Шагай, чего ж теперь.

ЭТЬЕН

Цроп, цроп, црып, црып.

Над краем стола появились две мягкие лапки, а потом возникла лукавая мордочка. Черные глазенки сосредоточенно оглядели столешницу — что можно сегодня стянуть на пол и объявить добычей?

Каждое утро, сев за стол, я придвигаю к краю несколько предметов — хватай, сбрасывай, играй. Сегодня выбор был обычный — сломанное перо, ложечка от кофейной чашки, бумажка из-под пилюли.

Что предпочтешь, Крошка?

Год назад она предпочла вспрыгнуть на стол и опрокинула чернильницу на квартальный отчет о внешней торговле. Через пять секунд в кабинете были оба секретаря. Они извинялись, будто испортили документ сами, мгновенно переписали его и заменили скатерть. Каждый получил в награду охапку вчерашних тюльпанов — можно использовать, можно продать.

С Крошкой я просто поговорил, когда она вылизывала в углу чернильную лапу.

— Не делай так больше. Если тебе лень идти за мышью и хочется найти игрушку на столе, я дам ее сам.

Говорят, что катланк втрое больше обычного кота, а умнее — вчетверо. В случае Крошки так и есть. Надеюсь, она не обиделась на имя. Почти всех домашних катланков называют Крошками. Как круглую собаку — Шарик, а худую — Стручок.

Между тем Крошка остановила выбор на обертке от пилюли. Стянула и принялась охотиться, недовольно пофыркивая, когда в ноздри попадали остатки снадобья.

Принимать его я повадился два года назад.

«Не надо пить такой крепкий кофе, — сказало сердце, — мне тяжело».

«А мне без него сонно», — ответил мозг.

Сердце и мозг заспорили. Как всегда, победил мозг и предложил запивать кофе лекарством. Теперь каждое утро к черному подъезду приходит не только молочница, зеленщица и мальчишка из пекарни, но и ученик аптекаря с недавно сделанной пилюлей. Она стала условием моего ежедневного кофе, а бумажка от нее — любимой игрушкой Крошки.

Любимой, но недолгой. Основное удовольствие от бумажки в том, что ее можно порвать в клочья. Когда обрывки стали такими мелкими, что не поиграешь, над столом опять возвысилась мордочка, а цепкие лапы утянули ложку. Она не успела долететь до паркета, как Крошка ухватила ее зубами и начала перекатываться на полу, подбрасывая добычу, будто вместо пойманной мышки забавлялась рыбкой.

Интересно, как сохранились катланки? Они не только живут в диких зарослях, но встречаются и в засохших садах Города. Может, дело в суеверии: убить катланка — к несчастью? Может, им просто везет? Может, их боятся?

Как выжил я — тоже непонятно. Я, князь Этьен зи Ома, уже пятый год один из четырех столпов Совета блюстителей Добродетели. Каждую неделю «Листок свободы» выходит с заглавной статьей, объясняющей, за что меня пора казнить. Странно, не правда ли?

Все началось с того, что король на меня обиделся за мнение о принципах налоговой системы. Три года спустя простил и пригласил на Осенний бал. Как позже выяснилось, с последствиями различной степени несчастья.

О новом королевском фаворите — графе Оллере зи Бента — я слышал многократно, но уединение не позволяло познакомиться с ним поближе. Другое имя — Оллер зи Реген, владеющий не графством Бента, а самим королем, — тоже было на шепотливом слуху. Граф боролся с некрасивым слухом тем, что не пропускал ни одной из красавиц, побеждал и хвастался победами на весь королевский двор.

Увы, с моей супругой получилось именно так. С разрешения его величества или без разрешения он принес из сокровищницы сундучок покойной королевы-матери, позволил моей жене надеть драгоценности, а лучший придворный живописец уже к вечеру вручил ей почти просохший портрет.

— Если тебя это обижает, дорогой, давай уедем в загородный замок, — проворковала супруга.

Я не согласился — очередная ошибка.

На следующий день у моих дверей были королевский шут и герольд. Шут привинчивал к дверям рога, вестник вручил бумагу, согласно которой мне одному надлежало отбыть в замок, а для утешения, если пожелаю, позволялось охотиться в соседнем королевском лесу.

Если автор этого плана надеялся, что я поколочу шута и заколю герольда — скорее всего, так, неподалеку зевала стража, — то он ошибся. Я перечитал бумагу, она требовала покинуть Город до полуночи.