Это был уже апрель 1985 года, двадцатое число. Мне почти исполнилось семнадцать, и теперь я был парень хоть куда: ростом никого из нас природа не обидела, помню, бабушка Вероника посмеивалась над моей матерью, которой сама не доставала даже до плеча:

– Вот гетерозис, какой с тобой получился, Лариса, – и, обернувшись к деду, добавляла: – А, что скажешь, Валентин, Ларочка выше тебя скоро станет.

– Скажу, что хорошо мы кормили нашу девочку, – с усмешкой отвечал дедушка и снова углублялся в газету.

Он всё время был с газетами, не представляю, что он там читал… Но мне кажется, мама потому и стала журналистом, что её отец считал прессу четвёртой властью. И вот теперь я намеревался примкнуть к журналистской братии.

Да, и я, и отец, и мама, были рослыми и крупными, с крепкими северными костяками. Только Танюшка получалась какая-то тонкорукая, да прозрачная. Но, теперь ей всего двенадцать, может быть подрастёт ещё. А может быть, всё потому, что она все же родилась слабой? Или потому что таким был её настоящий отец, из-за которого катастрофа с нами и случилась? Но эту тему мама подняла однажды, сухо рассказала всё, и больше мы никогда не обсуждали, и сама Танюшка, по-моему, не знала, что она не дочь моего отца, тем более что он относился к ней с большой любовью и нежностью, как это ни странно.

– А что тут странного, Платон? Я растил ребёнка, болел душой о нём семь лет, и что как по выключателю вдруг разлюблю? Это так не происходит, что бы тебе кто ни сказал… – ответил он мне на мой недоуменный вопрос. Да, с отцом мы были гораздо ближе и откровеннее.

Здесь, в Кировске, он заведовал краеведческим музеем и архивом, и, продолжая изучать любимый предмет, писал научные статьи в журналы, чем очень хорошо зарабатывал. Я часто навещал его, и я знаю, что Таня тоже часто у него бывает. Он не был женат теперь, но у него было две женщины по чёткому расписанию навещавшие его несколько раз в неделю, наводившие идеальный порядок в его довольно большой квартире, в одном из немногочисленных старинных домов здесь. Это наш дом был таким как почти все здесь, похожим на барак, хотя и на высоком цоколе.

И вот я, уверенный в своей привлекательности, наконец, приступил к решительным действиям. Я дождался Катю у выхода из дворца пионеров и подошёл к ней.

– Катерина Сергеевна, позволите вас проводить?

– Платон?! – она обернулась, вздрогнув от неожиданности. – Напугал… Проводи, конечно.

И улыбнулась. Я перестал ходить на занятия танцами, пару недель назад, а её практика в нашей школе закончилась ещё месяц тому, так что теперь мы не были учитель-ученик, мы были просто юноша и девушка.

– Ты что-то на занятия не приходишь, впервые пропустил… бросить решил? Что, времени нет? В институт, наверное, готовишься?

– Нет, я решил бросить, чтобы можно было провожать вас до дома, – улыбнулся я. И подумал, что из её слов выходит, она заметила, что я ни разу не пропускал занятий нашего танцевального кружка.

Она тоже улыбнулась и кивнула, и мы пошли рядом вдоль улицы. В окнах начинали зажигаться огни, от этого оживали кухни и комнаты, там появлялись люди, ставили чайники, жарили котлеты, поливали алоэ на подоконниках… Можно было заглядывать, не все задёргивают занавески.

– Ты тоже любишь заглядывать в окна? – усмехнулась Катя, заметив это.

– Да не особенно, – немного смутился я, подумает ещё, что я любитель шпионить. – Вот сестра у меня, так прямо как будто ей телевизор там. Сколько родители одёргивали, а она знаете, что говорила? Умора: «Это же, как путешествие в иные миры, представляешь себя каким-то другим человеком… Так здорово!»

Катя расхохоталась тому, как я изобразил Танюшку.

– Любишь сестрёнку? – спросила она.

Вообще-то, я никогда не думал словами, люблю или не люблю мою сестру. Впрочем, признаться сейчас в этом я не хотел, чтобы Катя не подумала, что я какой-то чёрствый болван.

– Она хорошая девчушка, весёлая, – сказала Катя. – В классе всегда, будто солнечный свет при ней.

Но мне вовсе не хотелось говорить о Танюшке, поэтому я заговорил о погоде, о том, что в этом году на удивление тёплая весна. А весна, действительно, в этом году началась как никогда дружно: очень быстро растаял снег, обычно лежит до первомайской демонстрации, и земля, оттаяв, наполняла потеплевший воздух возбуждающими ароматами. От Кати никогда не пахло духами, я позднее узнал, что это вовсе не потому, что она их не любит, а потому, что пользоваться теми, что могла достать, не хотела, а настоящих, французских здесь, в нашем Кировске было не отыскать…

Мы дошли до её дома за этими разговорами о весне, о предстоящем лете и планах на него.

– Смело ты наметил, – сказала Катя на мой рассказ о том, куда я намерен поступать. – Журфак МГИМО это я вам доложу… Почему не в МГУ?

– Хочу международником работать. Как Михаил Таратута, или Александр Бовин, – засмеялся я, хотя вообще-то я не шутил, но одно дело мысли и совсем другое, когда вслух говоришь, о чём мечтаешь, сразу, будто какая-то наивная глупость.

– Вот как ты задумал, значит? На международника идеальная характеристика нужна.