Слуги сатаны

Аннотация

Слуги сатаны! Слышали такое сочетание слов? Уверен, слышали! А видели в жизни слуг сатаны? А хотите увидеть таких слуг или оборотней? Точнее, прочитать о них. Я представляю в своём произведении «Слуги сатаны» не фантастику, а роман с ярким криминальным оттенком, крутой триллер. Интересно, о чём же я написал в этом произведении? Ну, тогда начинайте прямо сейчас читать или скачивать этот мой роман!

Предисловие Роман триллер «Слуги сатаны» в художественной форме написан о событиях, в действительности имевших место в Алматы в начале 90-х годов прошлого века. События в произведении так разворачиваются, что мне приходилось уводить читателя и в другие регионы СНГ. Фамилии и имена действующих лиц по известным мне причинам умышленно мной изменены. В произведении я делаю специальное отступление от армейской службы братьев Волковых и повествую о сложной жизни Салина в зоне для осуждённых. Почему? На примере Салина я хотел показать, что примерно такая учесть могла ожидать братьев Волковых. Однако братьям повезло, они избежали наказания в период их обязательной по закону срочной армейской службы. Но всё равно в своё время или позже безнаказанности за преступные деяния всё равно придут к своему логическому завершению, всё равно безнаказанность даст свой разряд исхода. Конечно, лучше, когда наказание настигает зло своевременно. Наказание за преступление не преследует, оно является следствием, является следующим шагом, совершаемым после шага преступления. Но безнаказанность за первое преступление, можно сказать, открывает преступнику не калитку, а ворота для совершения последующих деяний. Наказание – это конечный пункт отрезка преступного пути. Как говорится для того, кто совершил преступление и уже подошёл к странице жизни с названием «Возмездие», как бы объявляется ему: «Всё, пассажир! Это твой конечный пункт. Дальше для тебя нет пути! Дальше – тупик!». Наказание за преступление не спутник жизни, оно ожидает своего клиента на его финишной «грязной» дороге. Но самое ужасное не то, что подонки подобные братьям Волковым губят свою жизнь, а то, что они калечат, а то и вовсе отнимают жизни у других. Я пишу о проблемах армейской службы. Потому, что именно армейская обязательная служба для молодых людей мужского пола является самой первой ступенью, на которой им приходится делать то, чего им не хотелось бы делать, выполнять всё то, что в домашних условиях никогда не приходилось и не пришлось бы делать, соблюдать строгую армейскую дисциплину, о которой юноши знают только по наслышкам. Именно в армейской среде происходит ломка характеров, воспитание и становление новых граней характеров молодых людей. Впоследствии парни гордятся тем, что прошли армейскую службу и с гордостью демонстрируют свои дембельские альбомы с фотографиями об их службе. Одни с честью проходят службу, а некоторые оканчивают её бесчестьем. Через страницы своего произведения я говорю, что всякого рода моральные уроды могут оказаться рядом с вами. Остаётся уповать на вашу бдительность и осторожность. Желаю всем безопасности во всём! Хочу, чтобы все мы прожили бы большую и счастливую жизнь и чтобы наши дороги жизни никогда не пересекались бы с такими зло несущими личностями, как братья Волковы. Мне пришлось помогать следствию по данному уголовному делу. По данному делу вёл опрос майора милиции, который прикрывал деяния братьев. А впоследствии, чтобы более достоверно изложить в романе о событиях в Октябрьском районе, я побывал на тех улицах, откуда вечером увёз милицейский патруль двух девушек, а также побывал и возле домов тех самых девушек, которых братья убили. «Писать должен лишь тот, кого волнуют большие общечеловеческие и социальные проблемы». Голсуореи Джон (1867 – 1933 г.г.) английский писатель, лауреат Нобелевской премии, семи почётных степеней университетов Англии, Шотландии и США. Мы, люди, существа человеческого рода. Мы все одинаково зарождаемся, одинаково появляемся на свет, но уходим из жизни по-разному. Мы все одинаково дышим на земле и дышим тем же воздухом земли, что и все другие люди, ходим мы все по одной и той же земле, по нашей прекрасной планете. От рождения мы все одинаково наделены всеми человеческими способностями. Вот только шагая по жизни, мы по-разному пользуемся благами и имеем разные условия пользования этими благами. По одним и тем же ступенькам поднимаемся, чтобы появиться на свет, но совсем по разным ступенькам жизни перемещаемся по дорогам жизни и по разным ступенькам бытия спускаемся по нисходящей жизненной линии, а потом приходим к его финишу и оставляем этот свет жизни. Вот только в промежутке между рождением и спуском в обитель заката жизни мы проходим по разным коридорам живой жизнедеятельности. В жизни каждой семьи, ну может не в каждой, а в большинстве семей, в которых растут мальчики, наступает тот период их взросления, когда в их дома приходит повестка о призыве молодых людей послужить Родине, отдать обязательный долг защитника Отечества. Призыв в армию для многих молодых людей мужского пола является стрессовым мероприятием. Но для братьев двойняшек Волковых такой призыв не особо-то дал им стрессовую волну. Возможно, это было от того, что каждый чувствовал, как и всегда неизменную поддержку, и надёжное плечо брата. А ещё, вчерашние школьники Волковы привыкли показывать всем свою браваду и показную смелость. Да и не скрываемые они факты дерзости. И сейчас братья вновь показывали всем, что и по отношению к призыву в армию тоже надо оставаться такими же дерзкими и бравыми. Конечно, они ожидали повестки от военкомата, но всё равно это произошло как-то неожиданно. Больше переживали об убытии на службу не братья, а их мама. А как шло становление мальчиков Волковых с началом их школьной поры? Школьные годы, особенно первые два года проведённые в первом и во втором классах для братьев двойняшек были неуютными. Им не по душе были даже не строгая школьная дисциплина, обязанность подчинения расписаниям занятий. Да и подчинение требованиям учительницы тоже совершенно не радовали братьев Волковых. Но зато в стенах школьной среды у них появились новые друзья. Их новые друзья так же разделяли мнения братьев о том, что школа – это скучное и нудное времяпровождение. По всей видимости, по этим же причинам в школьных приятелях Волковых значились такие же не послушные ребята, как и они сами. Изменились ли братья по окончанию школьного обучения как-то друг и в лучшую сторону? Но откуда же появиться таким переменам, да ещё в лучшую сторону? Ведь они придерживались границ дерзости, хамства, грубости по отношению к физически слабым ребятам, не стеснялись грубить и даже иной раз угрожать учителям. – Всем привет! Это я, ваша любимая соседка и подруга! Галина, ты где? – в открытую дверь проник голос соседки. – Ира, я здесь! Проходи, жду тебя, – устало ответила хозяйка. – Гал! Ну, что, я пирожков напекла! Берёмся за пельмени? – приближался к кухне голос соседки. – Ир, ну что ты так радуешься? Никитка с Мишуткой уезжают, а ты… – с обидой в голосе хозяйка, недоговорив, тяжело присела на стул и заплакала. – Да ты что? Брось! Все мужики должны отслужить. А ну, отставить слёзы, солдатская мамка, – обняв подругу, Ирина пыталась успокоить её. Но вот и у неё давно созревший ком жалости, моментально подкатив к горлу, выдавил слёзы. Растирая их фартуком, Ирина слезливо проговорила: – Да это я так, чтобы тебе было не так больно, я крепилась, как могла. А Мишка и Никитка нам как родные, сама знаешь. В двухэтажном доме, что возле железнодорожного вокзала «Алма-Ата-1», Галина Ивановна Волкова жила с давних пор, а потому все в здешней округе знали, что сегодня она провожает в армию своих сыновей двойняшек. Её пацаны, росшие на глазах у бессменных жителей восьми квартирного старого дома, казалось, повзрослели именно сегодня, в день проводов на службу. Жилой район в северной стороне от железнодорожного вокзала города имеет свою интересную историю. 8 апреля 1938 года было принято решение на заседании бюро ЦК Коммунистической партии большевиков Казахстана «Об организации нового Кагановического района» (по фамилии одного из руководителей партии и правительства СССР Кагановича). До этого район назывался пролетарским. В общем-то, как жили в этом районе пролетарии, так и по сей день, там живут простые работники, то есть пролетарии. Кто-либо из руководящего состава города или районов или какие-либо другие государственные чиновники там не проживали и не проживают. А 19 апреля 1938 года на президиуме городского Совета были установлены территориальные границы района и организован Кагановический район с центром на станции Алма-Ата I. В июле 1957 года Кагановический район был переименован в Октябрьский. А уже 12 декабря 1995 года в связи празднованием Дня Независимости Республики Казахстан и предстоящим семидесятилетием строительства Туркестано-Сибирской железной дороги район был переименован в Турксибский. Итак, понятно теперь, что в округе, где проживает семья Волковых, обитают только рабочие и служащие, в основном работающие в системе железной дороги. Все люди здесь простые и знающие друг друга. Шумные проводы в кругу соседей и друзей прошли для призывников и их матери большей частью грустно, нежели радостно. Гости разошлись, братья ушли провожать своих друзей и девушек. Галина Ивановна грустила оттого, что остаётся одна, а её Миша и Никита уедут завтра далеко и на два долгих года. Она мыла посуду и размышляла: «Как же она будет одна, без своих любимых сыновей, с которыми никогда не расставалась. Ведь они такие молодые, господи, ещё вчера бегали во дворе, как и все другие дети, а сегодня уже солдаты». Но было более чем приятно Галине Ивановне, когда мужчины-соседи Степан, Борис, Алексей говорили тосты в её честь, вырастивших и воспитавших сыновей, уже защитников родины. Она гордилась. Пожалуй, у неё очень давно, а может, и вовсе не было, во всяком случае, не могла припомнить хотя бы один случай пребывания на вершине подобной славы, как сегодня. Как-то уж слишком быстро выросли её мальчики. Только теперь она обратила внимание на то, что её дети ростом выше и Бориса, и Степана, уже не говоря об их сверстниках. Соседские мужики то взрослые, и наверное, от того ей всегда казалось, что они не только возрастом гораздо выше её детей, но казалось по этой же причине, что мальчики и возрастом и ростом ниже взрослых соседей. Мать думая о своих сыновьях размышляла: «Господи, когда они успели так вымахать? Да, правильно говорили соседи, а особенно Ирина – её лучшая подруга, что Мишу и Никиту она одна подняла, без помощи бывшего мужа-алкоголика и психа, с которым разошлась, когда детям и года не было. Вот какая она молодец! А что двойняшки в школе плохо учились, так это ничего. Еще, с какого бока на это посмотреть. Вон, у бригадирши цеха, сынок отличник, а толку? Вечно бледный, хилый, какой-то не боевой. Ну, какой из такого защитник родины? Да и мужиком станет никаким. А поставь рядом с ним её орлов! Загляденье! Они у неё настоящие мужики. Вот, отслужат её дети, дай Бог, скорее бы прошли эти долгие два года, заживёт она лучше, чем сейчас. Только бы скорее сыночки вернулись со службы». Первый год армейской службы в отдельном полку внутренних войск прошёл для братьев Волковых сравнительно неплохо. Рослые, крепкие ребята успевали по боевой подготовке, умели постоять за себя. Вот только в воинской дисциплине они отмечались не с лучшей стороны. «Дедовщина» по отношению к братьям Волковым не проявляла жестокости. Наоборот, Миша и Никита сами помогали старослужащим насаждать неуставные взаимоотношения. И поэтому были охотными исполнителями воли старослужащих. Вот как раз руками братьев Волковых и насаждались в подразделении неуставные взаимоотношения, иначе говоря «дедовщина». Братья заставляли молодых солдат заниматься уборками вместо других солдат старшего периодов службы, подшивать «старикам» подворотнички, стирать их форму и чистить их сапоги. Ну, и они же, братья с удовольствием брались наказывать тех молодых воинов, которые как казалось не совсем чётко или не совсем чисто выполняли работы вместо старослужащих солдат. А иногда, просто ради забавы физически оскорбляли своих молодых сослуживцев. В начале 1990 года рядовые Волковы и Салин в ночное время устроили в казарме избиение молодых солдат в связи с окончанием ими курса молодого бойца. Никита Волков тихо подкрался к кровати, где спал солдат первого периода службы рядовой Мальцев и разбудил его: – Вставай, салага! Тихо! Разбудишь «дедов» – убьём! – А что случилось? – не понимал Сергей со сна. – Ничего. Молодец, хорошо действовал на учениях. Пошли в канцелярию. Тебе пряники причитаются. Давай быстрее. Сергей, думая, что сейчас его заставят заниматься уборкой, быстро встал, надел сапоги, портянки выложил на табуретку и пошёл к канцелярии роты. Там в комнате его ждали солдаты: четвёртого периода службы Салин и третьего периода – Миша и Никита Волковы. Все трое курили. Салина знали многие. Среднего роста, светловолосый рядовой солдат, со злобной ухмылкой на лице. В органах милиции такое лицо называют криминальным. О своих проделках на «гражданке» он цинично бахвалился в кругу сослуживцев. Не скрывал и того, что избежал ареста благодаря призыву в армию. Гроза мальчишек на своей улице, Салин грабил пацанов, угрожая им при этом ножом. Молодые солдаты боялись Салина. Он не давал им покоя. По утрам заставлял их застилать кровати старослужащих, подшивать им подворотнички к курткам, чистить сапоги, стирать им обмундирование, выполнять обязанности уборщиков за «дедов». И многое другое. Он же щедро «награждал» молодых солдат подзатыльниками. Во всём таком подобном ему помогали братья Волковы. Никита, грубо выругавшись, скороговоркой выпалил: – Салага, стучаться надо, повтори, пошёл вон! Сергей молча вышел. Постучался и вошёл. Теперь уже Салин, бесспорный лидер среди воинов роты, не спеша, растягивая слова, стал «учить» рядового Мальцева: – Ты, помазок сранный, устава не знаешь. Будешь учить его до утра. Кто докладывать будет? Повтори! Не понял? Ну, я тебя научу. Выйди и зайди, как положено. Всё сознание Сергея протестовало. Сонливость исчезла, сердце стучало. Да мог ли он, Мальцев, на «гражданке» позволить такое, каким-то троим ублюдкам? Конечно, нет. Но что же происходит с ним здесь? Что его удерживает? Может трусость? Нет, здесь другое. Трусом себя он не считал. Вступить с ними в драку? Так они, наверное, только и ждут этого. А потом весь третьи и четвёртый периоды служб такое ему устроят, что можно будет горько пожалеть о своём сопротивлении. Вот так, просто стать калекой на всю оставшуюся жизнь от рук негодяев? Притом, жестоко пострадать не в борьбе за правое дело, а от рук и ног в сапогах от мерзавцев в форме защитников родины? И кто встанет на его сторону? Остальные шестеро молодых солдат, как он сам? В лучшем случае на его стороне окажутся только трое из них. И это против толпы старослужащих. Оставалось одно – пережить, перетерпеть. Попытался смягчить своё положение. Он решил попробовать отделаться лёгкой фразой: – Ребята, да кончайте вы, спать охота, а не шутить. – Миха, растолкуй сынку, что я ещё ничего не начинал, всё ещё впереди, и я здесь не шучу. И чё-то я здесь в упор не вижу ребят. Ты, помазок, к кому обращаешься? Здесь, салага, деды, а не ребята – парировал Салин, напустив на себя угрожающий вид. – Сало, ну, он прямо напрашивается. Михаил соскочил со стола, подошёл к Мальцеву и сплюнул в сторону дымящегося окурка, как бы желая потушить его. Плевок прошёл мимо и, как, наверное, было задумано, попал на сапог Мальцева. Бросив окурок к ногам Сергея, он с угрозой в голосе, сказал: – Я тебя, салага, заставлю слизать мой харчок! Потуши долбан! Вот так. Молодец! А теперь выполняй, что тебе велел дедушка. Мальцев вышел, прикрыл за собой дверь. Вскоре постучался, вошёл и, как учили «старики» молодых солдат, стал докладывать: – Товарищи старики! Салага, рядовой Мальцев по вашему приказанию прибыл! – А где мой харчок? Слизал? – Нет, вытер. – Ты, почему приказы выполняешь не точно? Я же сказал слизать! Ты знаешь, что полагается за невыполнение приказа? Вмешался Салин: – Миха, ну, что ты у него об этом спрашиваешь? Он же не знает устава. Врежь ему за это. Командиры учат его, учат, а он всё равно не знает основной закон армейской службы. Значит, ему служба, родина, в общем, всё по фигу. Пора наказывать. Давай, волчара. – Салага Мальцев! Чего молчишь? Отвечать надо «Я!». Опять не знаешь устава? Точно, надо наказывать. Салага Мальцев! – Я! – Смирно! Слушай, а ты действительно тупой. С первого раза не понимаешь. Только со второго и то не всегда. Значит, будем трижды учить, чтобы из тебя нормального человека сделать. Михаил резко и неожиданно ударил Сергея кулаком в лицо. Тот, падая от удара, стукнулся головой об стенку. – Ты чё скачешь? Козёл! Я говорил тебе «Вольно!»? Нет! А ну, смирно! – Михаил уже собирался нанести второй удар. Но Мальцев разгадал этот замысел и потому быстро отскочил назад и принял боксёрскую стойку. – Не понял! Ты, салага, я же сказал «Смирно!». И не сметь мне, шелохнуться, пока не разрешу этого. Ты понял? Ну и тупой же ты. Смирно! Убью, сука! – Я не могу стоять смирно, когда меня бьют. – Так мы тебя ещё не били, – выпалил Салин. – Сало, а может ему показать, что значит бьют? – Валяй, волчара! Он же сам захотел узнать это. А ты, волчара номер два, чего сидишь? Я что ли за тебя буду учить эту недоросль? Никита соскочил со стола, на котором сидел и, приблизившись к Мальцеву, сказал со злом: – Ну, салабон, что поощрение от ротного заработал? Молодец! Старательный солдат. Будешь перед начальством жопу рвать, так мы её тебе сами порвём. Всё произошло так быстро, что боль удара Мальцев ощутил уже лёжа на полу. Его били ногами. Потом подняли и снова били. Ему было больно, а в глубине души было ещё больней. Сергею казалось, что прошло много времени. Но на самом деле всё происходило стремительно быстро. Наверное, болезненное, неприятное всегда кажется бесконечным, долгим. И, наоборот, хорошее, приятное, кажется, пролетает во времени очень скоротечно. Смыв с лица кровь, Мальцев вышел из комнаты для умывания. Проходя мимо канцелярии, он услышал знакомые голоса. Среди них он различал голос своего друга Александра Плохина. По всей видимости, там происходило то же самое, что и с ним. Сергея охватила внезапно появившаяся из оскорблённого сознания идея. Вдруг пропал страх, уступив место глухой ненависти и решительности. Сейчас он ворвётся туда, и встанет рядом со своим другом против троих подонков. В нём клокотало рвущееся желание мщения обидчикам. Сейчас он почти был готов идти даже один против троих. Внезапно открылась дверь. На пороге стоял Салин: – Что, понравилось? Ещё хочешь? И тут же ударил Сергея в точку схождения нижних рёбер грудной клетки. Удар был неожиданным и от этого сильным. Мальцев обеими руками схватился за живот, согнулся и в такой позе стал как можно быстрее удаляться от Салина. Казалось, покидали последние силы, не хватало воздуха. Дыхание охватил спазм. Было трудно вдохнуть. Да и выдохнуть – тоже. – Вали отсюда, отбой! – пояснил свои действия Салин и закрыл за собой дверь. Спазм проходил, но слабость – нет. Сергей поплёлся к своей кровати. До утра он так и не смог уснуть. Его душили обида и злость. Трудно было примериться с тем, что случилось. Его били, а он и не сопротивлялся. Как же это так? И сможет ли он вообще что-либо сделать теперь? Он ненавидел себя. Быть битым по прихоти подонков, которые называются солдатами Отечества… Нет, это не сравнимо больно. Утром, заместителя командира роты по политической части лейтенанта Муратбаева, направлявшегося в казарму, остановил начальник медицинской службы майор Скатов, который был заметно возбуждён. В подтверждение тому старший стал излагать в сердитом тоне: – Лейтенант, вы, наверное, неплохо спали ночью. Мне понятно, что вы не имеете ни малейшего представления о том, что творится у вас в роте. Не стройте на лице удивления. – Я не понимаю, что случилось? – только теперь смог задать свой вопрос лейтенант. – Он не понимает! Двое молодых солдат из вашей роты лежат у меня в санитарной части. Их ночью избили старослужащие. У одного из молодых, Абрамова, было плохо с сердцем. Он чуть не умер. Благодаря моим вмешательствам, в то время пока вы спокойно спали, он был спасён. Когда же вы, наконец, займётесь наведением в роте хотя бы элементарного порядка? Чёрт знает, что творится у вас! Я бы за такие порядочки в роте расстрелял бы вас! – Товарищ майор, ну, хотя бы вы, успокойтесь! Приятно видеть в вашем лице и врача, и судью, и даже палача. Прошу дослушать меня, как я вас слушал. Так вот, я не совершал преступления, а потому поберегите тот расстрельный патрон для себя. – Что?! Да как ты смеешь, салага! Перед тобой целый майор. – Рад за вас дедушка, что вы майор, да ещё и к тому же целый. Муратбаев направился в санчасть, оставив майора, который, видимо, пожелал оставить последнее слово за собой, требовал в след удаляющемуся молодому офицеру: – Лейтенант, отставить! Ко мне! Я вас не пущу в санчасть. Майор обогнал лейтенанта, перегородил собой вход в медпункт и заявил: – И не пытайтесь, не пропущу. Так что топай отсюда, чукча. – Скатов, пропустите лейтенанта, и не мешайте ему работать, – приближался к ним командир батальона подполковник внутренней службы Максимов. – Товарищ подполковник, этот лейтенант дошёл до оскорбления старшего офицера. – Это другой разговор, майор, а сейчас пропустите лейтенанта. Заходите, Муратбаев и всё, что выясните – лично мне, доложите. – Есть, товарищ подполковник! Разрешите идти? Как только Муратбаев скрылся за дверью медпункта, подполковник обратился к Скатову: – Во-первых, я слышал почти весь ваш разговор. Во-вторых, причём в этой истории с побоями лейтенант? К тому же, он не чукча, а казах. Если вы об этом не знали – это одно, а если знали, но сказали с умыслом – это хуже. Хотя, конечно, чукча – это тоже национальность, но другая и не казахская. Было и то, где не прав Муратбаев. Об этом я с ним строго поговорю. Не хочу, чтобы он одинаково плохо думал обо всех старших офицерах. Полагаю, надо наказывать хулиганов, а не тех, кто прилагает усилия в их воспитании. А по вашей теории выходит, что надо всю милицию посадить в тюрьмы за то, что среди населения совершаются преступления и хулиганства. И пусть тогда преступность разгуливает, как им захочется. Так что ли? Замечу, что с появлением Муратбаева в роте засветился огонёк воспитательной работы. Так что не в тот адрес вы направляете свой гнев. – Извините, не сдержался. – Я вас понимаю и прощаю, а вот лейтенант – не знаю. Мы, старшие должны подавать младшим лучший пример, а не наоборот. – Я что, должен перед лейтенантом извиняться? – Иметь честь – значит обязательно поступать честно. Признание своих ошибок не является уроном чести. Это рассматривается, как наличие сильного внутреннего духа на фундаменте чести. Жизнь в солдатской казарме не всегда выглядит, как в телепередачах об армейской солдатской службе и жизни в её стенах. Это не только та картинка, на которой мы видим, как на металлических плечиках аккуратно висят поразительно компактно и красиво заправленные солдатские шинели. Строго и ровно стоят очень аккуратно и одинаково заправленные солдатские кровати. А в общем проходе в нижней части кровати по одной деревянной табуретке на каждого воина. И стоят эти солдатские табуретки ровно и в одну линию. Ничего лишнего, всё в стиле армейской аккуратности и строгости. Казарма – штаб солдатской жизни. В этом штабе солдаты жили, стараясь меньше чувствовать влияние строгих армейских уставов, хотя атмосфера армейской жизни, построенная именно на воинских уставах, присутствовала и незримо и даже ощутимо царствовала во всей армейской казарме. Лейтенанту Муратбаеву не раз приходилось видеть явную разницу в жизни казармы курсантов высшего военного училища от казарменной жизни солдат и сержантов срочной службы. Курсантская казарма, если и не была их родным домом, то, во всяком случае, там никого, никогда и никто не унижал. А здесь, в солдатской казарме всё было иначе. Однажды именно о жизни в солдатской казарме у лейтенанта Муратбаева произошёл разговор с командиром роты. Мурат высказал своё мнение о казарменной жизни курсантов и солдат их роты. На что капитан Петров с пониманием попытался разъяснить своему молодому заместителю суть волнующей проблемы. Он тогда, как бы размышляя, говорил: – «Казарма» – это слово должно представлять собой однозначное понятие армейской жизни. Понятие неотделимое от таких слов, как «армия», «солдаты», «муштра». Обычно, в сознании всех, кто прошёл казарменную жизнь в армейских условиях с её укоренелыми солдатскими традициями, сформировано в основном однотипное отталкивающее и неприязненное впечатление. И все казарменные солдатские истории в любой нашей воинской части, как братья-близнецы похожи друг на друга. А главное, это не потому, что их связывает одно большое, единое, которое называется армейской службой. Без сомнения, это основа. Но здесь кроется другое. Оно не всегда на виду, тем более, что она не всегда просматривается во всей её безобразной величине. Паразитическая, заразная неуставщина порой оборачивающееся неисправимой трагедией. Она настолько вжилась в повседневную жизнь вооружённых сил, что её уродливая, злобная оскаленная физиономия вырисовывается на каждом солдатском шагу. За этим живучим явлением укрепилось имя «Дедовщина», а на официальном языке это называется – неуставными взаимоотношениями. Но здесь нужно не путать армейскую дедовщину с общеизвестным понятием слова «дедушка», то есть с тем, что выражает мудрость, накопленную годами, с тем, что в нашем нормальном сознании при упоминании такого слова в памяти у нас вырисовывается пожилой человек с сединой, возможно с бородой, но при этом очень добрый. Однако солдатские деды, как правило, имеют возраст двадцать – двадцать один год. В основе дедовщины лежит добровольное, активное, чаще завуалированное давление молодых солдат, как физического, так и психологического характера силами своих собратьев старших периодов службы. В этом моральном уродстве, корни которого берут начало из зон заключении преступников под стражу, есть и свои парадоксы. Муратбаев, полагая, что командир закончил, спросил: – Владимир Иванович, а почему молодые солдаты, унижаемые другими солдатами, старательно укрывают своё унижение от офицеров, добровольно поддаются этому? Они же знают, что мы – их начальники вполне способны защитить их от произвола старослужащих. Командир роты, с готовностью ответить на вопросы лейтенанта, продолжил: – Так вот, как раз я об этом и говорю. Конечно, мы не только можем их защитить, но, и обязаны это делать. Но всё это не так просто. Теперь о причинах такого явления. Думаю, что их две. Первая уходит корнями в далёкое детство каждого из нас. Ещё в детских садах воспитатели учили малышей: «Не ябедничай, будь честным, хорошим! Не говори о плохом!». А дальше шёл школьный период жизни с такими же наклонностями в воспитательной работе. И опять: «Не ябедничай! Не будь стукачом! Не предавай своего товарища!». Тем более что у старшего поколения тридцатых годов двадцатого века, которые по сей день работают в системе педагогики и воспитания подрастающего наследия твёрдо сложились, мягко говоря, очень негативное отношение к стукачам. Ведь по вине тех самых стукачей когда-то арестовывали их дедушек и бабушек, их отцов и матерей, братьев и сестёр. Натерпелись они горя с лихвой, ужасных трагедий из-за этих самых стукачей. Вот они и воспитывают в духе ненависти и всеобщего презрения к тем, кто намеревается или думает сообщить о безобразьях, творимых рядом находящимися товарищами. В общем, если мы хотим жить в нормальном, здоровом обществе, значит, нужно очищаться от плохого. А как же очистишься, если о плохом старательно умалчивается. Если тех, кто творят беззаконие, укрывают, замалчивают факты их деянии. Надо наоборот! Надо говорить о плохом, выставлять его на общее обозрение, как позор коллектива, общества. Иначе, мы будем своими же руками способствовать воспитанию в нас же самих плохого, которое после будет само нас душить. Вот такое и происходит в солдатской среде. Одни солдаты издеваются, другие солдаты молчат об этом и даже всячески укрывают такие факты от нас командиров. А потом это укрытое начинает ещё больше разрастаться и душить весь коллектив. Говорить о плохом с целью борьбы с ним, значит, не кривить душой, значит, поступать благородно в интересах улучшения взаимоотношении в коллективе. Кроме того, раскрывать плохое – значит, проявлять смелость. А как на такую смелость реагировали раньше и сейчас реагируют? Сделав паузу, Петров сам стал отвечать на свой же вопрос: – Смелую оценку, честное и открытое указание на недостатки товарища называли, да и сейчас называют «стукачеством», «ябедничеством», «склочеством». Даже есть примеры, когда вышестоящее начальство на такие смелые откровения твёрдых офицеров в адрес своих товарищей высказывали критику примерно такого характера: «Ну, что же ты здесь разводишь склочество. Не стыдно? А мне вот теперь за тебя стыдно. Я-то считал тебя настоящим командиром, а ты мне здесь на своего же товарища льешь, чёрт знает что. Ну, мы теперь и на тебя посмотрим иначе». Кто же после такого захочет критиковать неуставщину. А ещё и заработать кличку стукача. В итоге, такое положение дел позволяет отдельным лицам творить свои чёрные дела, а порой и не таясь, в открытую. Он уверен, что его прикроют, не выдадут его нарушения. Выскажешься «на верху» о чёрных делах другого, тебя могут прозвать стукачом. А ещё и подумаешь, кто тебя может в такой оценке поддержать? А вдруг – никто. И вот так вот думают многие. Потому многие считают, что лучше промолчать. Ну, а тот, кто с чёрной душонкой, не получив осудительной оценки за свои деяния, продолжает своё дело, да ещё по хлеще. Да ещё при этом нашёптывает другим, чтобы дошло до всех: «Смотри, не застучи! Стукачи – последние люди, их все презирают. Со стукачом никто не дружит». Солдат не желает в казарме, в кругу таких же военнослужащих прослыть стукачом и остаться одному, а то и вовсе быть отвергнутым. Если в школе при такой же ситуации он мог бы уйти из класса домой или в круг других друзей и испытывать трудности коллективного общения только в период пребывания в школе, то есть пять – шесть часов в сутки. А вот в казарме он находится все двадцать четыре часа, и уйти ему не куда, да и нового круга знакомых у него здесь уже не будет. Так что молодой солдат вынужден молча сносить все унижения исходящие от солдат и сержантов старших периодов службы. А если обиженный солдат скажет в открытую, что над ним издеваются, а ещё и укажет на нарушителя порядка, да ещё и офицеру, о том, кто и как над ним и его сверстниками издеваются солдаты третьего и четвёртого периодов служб, то он тем самым не избавляется от мучении, а наоборот, издевательства в его адрес становятся ещё более частыми, более изощрёнными, более жестокими и плюс приклеивается к нему кличка «стукач». При этом над другими жертвами дедовщины издевательства старослужащих уменьшаются. И все видят, что если не сообщаешь о непорядках командирам, то есть не стучишь, то и служить тебе становится гораздо легче, чем стукачам. Более того, сверстники того самого «стукача» желая не разделять участи своего товарища и изображая перед лицом старослужащих солдат благородство, старательно и смело опровергают факты издевательств и изолируются от общения со своим товарищем, который то на самом деле оказался порядочным сторонником в борьбе против солдатской преступности. Со стукачом запрещено кому-либо из солдат общаться. А иначе, тот тоже получает кличку «стукач» и так же становится изгоем в солдатском обществе. Ну, почти, как на зоне осужденных: с «опущенным» там не общаются. Пообщался с таким «опущенным», значит, и ты теперь считаешься «опущенным». Поэтому в солдатской казарме каждый, из боязни за себя избегает встреч, разговоров со «стукачом». Любое проявление жалости или оказание какой-либо помощи «стукачу» расценивается солдатами как понимание «родственной души», то есть они говорят: «Стукач стукача видит из далека». Жестоко? Да! Откуда такое? Это пришло в казармы из не писаных правил поведения на зонах заключения преступников под стражу. В общем, другие молодые солдаты, которые терпят и готовы терпеть все казарменные унижения, размышляют примерно так: «Я не хочу оказаться на месте моего товарища, который смелее меня, но теперь, после его открытого выступления против дедовщины, у него жизнь превратилась в ад. Я лучше год перетерплю. А там я сам отыграюсь на будущих молодых солдатах точно так же, как сейчас со мной поступают, и даже буду поступать ещё жестче». Вот так-то! Армия – дитя народа! А народ наш прошёл статью тюремной жизни не на бумаге, а непосредственно в лагерных и тюремных зонах изоляции от общества в период Сталинского диктата. От этого дитя народа, при близком знакомстве с ним, несёт вонючим духом тюремных порядков. Петров задумался, провёл рукой по кудрям своих волос, а затем продолжил разговор: – А теперь о второй причине молчания и отрицания дедовщины в солдатской среде. Почти все молодые солдаты терпят унижения от солдат старших периодов службы и сами же укрывают такие факты. Это потому, что они твёрдо верят, что эту «школу» прошли все, и он обязан её пройти. Он уверен, что такой путь прошли и его старшие братья, и отец и даже деды. Солдат на это всё смотрит не на как искривление армейской жизни, а как обязательный этап, почти узаконенный этап армейской жизни и службы. Молодой солдат знает, что через год его никто не будет трогать и даже наоборот, он сам будет «учить», то есть будет сам издеваться над молодыми солдатами, которые пока ничего не подозревая, беспечно учатся в выпускных классах школ. Уж он-то, уже будучи солдатом третьего периода службы, на них отыграется за свои мучения. Они у него взвоют, и будут проклинать тот день, когда родились, чтобы через восемнадцать лет встретиться с ним, с «дедом», и в целом с ужасом солдатской жизни под названием «дедовщина». Такой солдат не будет никому жаловаться, а когда наступит его время, он никому из молодых не даст пощады. Ну, разве лишь земляку своему и то, смотря какому. Служил у нас такой солдат Болдин. Уволился в июле. Издевались над ним старослужащие. Болдин был хиленьким пареньком, неряшливым. Часто уединялся, всегда был грустным. У него часто появлялись синяки то на лице, то на теле, а то и там и здесь, то есть везде. А он на это объяснял, что поскользнулся, упал, то в умывальнике, то на зарядке, то ещё где придумает, падал. В общем, получалось, что всегда, везде и постоянно падал и набивал синяки, шишки. Сколько я с ним беседовал, сколько времени потратил! А он молчал. Говорил, что всё нормально, что его никто и пальцем не трогает. А издевателям этого и надо. Похвалят они его, пару – три дня не трогают, а затем всё повторяется. Однажды его допекли его мучители. Почти истерика была. Плакал. Вот тогда он мне и высказал, что, мол, дождётся своего времени, придут служить молодые, вот тогда он на них так «поездит», что сегодняшним молодым нынешние издевательства покажутся лёгкими шутками. А время для таких солдат, как Болдин обязательно приходит. Они скоро сами станут старослужащими. – Да-а! – в задумчивости протянул в слух Муратбаев. – Что, комиссар, жестоко? Если бы это было только на словах, а не в жизни… – Но зачем и кем порождается эта жестокость? – Она порождается самой жестокостью. Это так же, как у яблони родятся яблоки, а не груши, у волков – волчата, а не утята. Доброта порождает доброту. Посеять бы в армии доброты в изобилии, вот тогда бы для жестокости не хватало бы места. – Извините, Владимир Иванович, но ведь человек, познавший жестокость, испытав на себе её горечь, пожелает ли сам нести другим эту тяжесть жизни? Петров, запрокинув свою голову и, как бы оглядывая высокий потолок кабинета, ещё больше показывая свою улыбку и слегка кивая, как бы соглашаясь со сказанным, стал пояснять: – Ну, конечно, и здесь есть исключения. Есть такие бойцы, которые не желают другим зла. Таких даже больше. Но вся бочка мёда портится из-за одной ложки дёгтя. Подлецов гораздо меньше, но они портят всю картину. Благородным и честным людям тяжело понять то, почему другие несут зло. Каждый думает и делает в меру и по уровню своей воспитанности. Вот комиссар, как раз этот фронт деятельности для тебя. Наблюдай, делай выводы, воспитывай наших солдат и сержантов. А то, может и за офицеров и прапорщиков надо браться, да и их немного воспитать да и поучить их такой науке, науке воспитания солдат и сержантов. Если ты хоть на немного улучшишь состояние воинской дисциплины среди личного состава, то считай, что сделал большое дело. Но учти то, что каждые полгода четвёртый период службы увольняется, а новая молодёжь приходит к нам на службу. И поэтому воспитательный процесс своего финиша не имеет. Я бы сказал, что для улучшения дел, воспитательный процесс должен постоянно идти по возрастающей линии. Вот так, комиссар! Что скажешь на это? Трудно? – Нет, не трудно. Интересно! Я к такой работе сам шёл. Жаль, конечно, что солдатская жестокость в своём злобном проявлении не поедает сама себя. Природа и мир человеческой жизни в большей части совершенны. Но видимо, злость и жестокость сумели уйти из зоны влияния создателя. Иначе, мудрая природа жизни не позволила бы им существовать. – Хорошо комиссар, что ты не боишься этой не лёгкой работы. А жизнь красивой, мы должны сами делать. Но даётся это нелегко. А вот поломать её, исковеркать – гораздо легче и быстрее, да и последствия от такого следуют тяжёлые. Лейтенант Муратбаев вошёл в полковой медпункт. В конце коридора двухстворчатая дверь с матовыми стёклами. Муратбаев здесь впервые. Раньше медпункт он видел только снаружи. Над дверями с матовыми стёклами вывеска «Стационар». Ему именно туда надо идти. Рядовой Александр Плохин в одиночестве уныло сидел на кровати и смотрел в окно палаты. На вошедшего лейтенанта Муратбаева нехотя отреагировал принятием положения «Смирно». В больничной одежде он не был похож на солдата. А под глазами у него были хорошо заметны синяки. – Вольно, рядовой, присаживайтесь, – офицер, сняв головной убор, устроился на свободной табуретке за столом. – Ну, что случилось? Рассказывайте! С подобными безобразиями надо покончить. Иначе, казарменное хулиганство перерастет в норму и тогда в итоге всё может закончиться более трагично. Я слушаю вас! – лейтенант пристально смотрел на солдата. Плохин, собравшись с мыслями начал неуверенно:

Конец ознакомительного фрагмента.