Шрифт:
Интересуясь француженкой, Чаров отправился сам к Далину и вместе с ним, вы помните, к Саломее. Узнав про ее странное, несколько двусмысленное положение в доме Туруцкого, а вскоре потом, что она выходит за него замуж, Чаров так озлился на всех француженок, что всю ненависть свою к русским взвалил на них, называя безнравственными куклами, которые приезжают только развращать русские невинные и неопытные женские сердца, и не только женские, но и мужские и даже старческие.
– Ты что-то вдруг, mon cher, переменил свое мнение о француженках?
– Ну, врешь, у-урод, я не меняю своих мнений, может быть пьяный говорил другое… Знаете, messieurs, что теперь вся аристократия Франции перенимает тон и манеры у русских дам, приезжающих в Париж, ей-богу!
– Вот видишь, ты спорил, mon cher, со мною; положим, что грация принадлежит француженкам; но… ce je ne sais quoi [229] принадлежит именно русским дамам.
– А что ты думаешь, – сказал Чаров, – не следуй они глупой французской моде ходить в лоскутьях и не называй себя «дамами», тогда бы это je ne sais quoi объяснилось, ну, что за нелепое название dame, dame, dame! Ну, что – «дам»?
[229] Что-то непостижимое (франц.).
– Браво, браво, Чаров!…
Вошедший человек с письмом помешал расхохотаться как следует.
– От кого? – спросил Чаров.
– С городской почты.
– А!… Что за черт… monsieur… Чья это незнакомая женская рука?… – Чаров пробежал письмо и вдруг, вскочив с места, крикнул: – Карету! одеваться!
– Куда ты взбеленился? – Нужно; дело, неотлагаемое дело.
– Да доиграй, братец, партию.
– Мечта! некогда!… adieu, enfants de. la patrie, le jour de la gloire est arriv?! [230]
[230] «Прощайте, сыны отечества, день славы настал» (франц.) – первый стих марсельезы, в котором Чаров заменил лишь первое слово «идем» (allons) словом «прощайте» (adieu).
И Чаров, откуда взялась прыть, побежал в свою уборную, потому что и у него была уборная, которая годилась бы любой даме. Тут было трюмо, тут было все, все роды несессеров.
– Одеваться! – повторил он, бросясь на кушетку и читая следующие строки, писанные по-французски:
«Вы встретили меня у господина Далина как жертву несчастия и предлагали кров и покровительство. Я колебалась принять ваше предложение, потому что боялась ожить душою: мне хотелось быть где-нибудь погребенной заживо, не в столице, а в деревне. Предложение господина Туруцкого было сходнее с моим желанием. Но судьба послала мне новую беду. Старик влюбился в меня без памяти, предложил мне свою руку. Я чувствовала, что этому больному добряку нужна не жена, а заботливая нянька. Мысль, что я могу успокоить, усладить его старость нежными заботами, соблазнила меня, увлекла мое пылкое сердце, склонное к добру. Я решилась. Но когда пришла торжественная минута, во мне не стало сил посвятить жизнь на то, чтоб лелеять и баюкать труп. Я заболела. И теперь не знаю, что делать. Выведите меня из этого ужасного положения; приезжайте ко мне сейчас же по получении записки, мне необходимо с вами говорить… При первой встрече с вами я оценила вас…
Эрнестина»
– Эрнестина! Ах, какое имя! Эй! – крикнул Чаров.
– Чего изволите? – спросил вошедший камердинер.
– И я так худо понял ее!… Ну, что ж, одеваться-то!
– Что изволите надеть?
– Ска-а-тина! карету скорей!…
– Карету подали-с.
– Шляпу!
– А одеваться-то-с?
– Пьфу, урод! Ничего не скажет! Давай.
Чаров, как ошалелый, торопясь влезть скорее в платье, то попадал не туда ногою, то рукою, разорвал несколько пар жилетов и фраков и, наконец, схватил шляпу и поскакал.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Часть десятая
I
Так вот, брат, Борис Игнатьич, какой казус!
– Да, вот оно; поди-ко-сь, разбирай!
– Да!
– О-хо-хо!
– Ну, а он-то что?
– Он-то? постоял-постоял, да и пошел; а теперь и валандайся с ним.
– Ах ты, господи!… Ну, а она-то что?
– А ей-то что? она ничего.
– Э, чу! – звонит барин.
– Слышу…
– Ступай!
– Так, брат, надоело ступать, что и не приведи господи… Что, кажется, за служба: «Эй! Борис!…» – «Что прикажете, ваше превосходительство?» – «Ну, что, как?» – «Да ничего, слава богу». А потом опять: «Эй, Борис! Ну, как, что?…» Вот-те и вся недолга. А поди-ко, вскочи с места раз сто в день, да столько же в ночь, да помайся маятником, так и узнаешь, как укатали бурку крутые сивки… пьфу! как укатали горку… Ну! замолола!… Чего изволите?
– Что, как здоровье Эрнестины… Петровны?
– Я вам сейчас изволил докладывать… Ох, бишь, ваше превосходительство изволили спрашивать.
– Что спрашивать?
– Да о здоровье госпожи мадамы.
– Когда ж ты докладывал?
– Да вот, сейчас только.
– Сейчас!… Ах, глупец!… В час бог знает какие могут быть перемены! Поди!… узнай… расспроси подробно… расспроси, как, что… да что ж доктор? а?
– Я докладывал, что Жюли говорит, что, дескать, вчера был их собственный доктор и прописал лекарство, порошки, а сегодня им неугодно доктора.
– Неугодно доктора?… как же это можно!…
– Да так, верно просто нездоровы, а не то чтобы больны.
– Просто нездоровы! Ах, глупец!… Ее надо уговорить… я ее уговорю… Это невозможно!… Давай… ну!
– Что прикажете?
– Дай… руку… пойдем.
– К чему ж, ваше превосходительство, беспокоиться-то вам: ведь уж сколько раз вы вчера изволили беспокоиться, а она и принимать вас не хочет.
– Не хочет! Как не хочет?… врешь! Не может принять: это дело другое.
– Я так и доложил.