– Возможно, именно Бонковский-паша был одним из тех, кто хвалил меня как хорошего эпидемиолога в разговорах с султаном, – взволнованно сказал доктор Нури жене и напомнил ей, что их с пашой пути сходились и после того, как он, Нури, окончил Военно-медицинскую школу и стал врачом.

Однажды по поручению Блака-бея [11] они проверяли санитарное состояние скотобоен, размещавшихся прямо на стамбульских улицах. В другой раз Нури-бей с несколькими врачами и студентами помогал Бонковскому подготовить доклад о топографических и геологических особенностях озера Теркос [12] , для чего, в частности, требовалось провести микробиологический анализ озерной воды, и снова был восхищен умом, работоспособностью и трудолюбием маститого ученого. Обменявшись приятными воспоминаниями, супруги поняли, что им хочется снова увидеться со старым знакомым.

Через стюарда дамат Нури передал паше записку, и вечером капитан устроил для них ужин в каюте, которую на «Азизийе» называли салоном. Ни вина, ни иных спиртных напитков не подавали. Присоединилась к трапезе и Пакизе-султан, которая обычно не показывалась на глаза пассажирам и ела у себя в каюте. Напомним, что в те времена женщина, будь она даже дочерью султана, чрезвычайно редко садилась за один стол с мужчинами. Все увиденное и услышанное в тот вечер Пакизе-султан позже изложила в письме старшей сестре, благодаря чему сегодня мы знаем все детали исторического ужина.

Бонковский, бледный, с небольшим, аккуратным носом и огромными голубыми глазами, навсегда запоминавшимися всем, кто хоть раз с ним встречался, при виде доктора Нури поспешил заключить в объятия бывшего студента. Затем он церемонно, словно принцессе, принимающей его в каком-нибудь европейском дворце, поклонился Пакизе-султан, но, не желая смутить, даже не прикоснулся к ее руке. Одеваясь к ужину, главный санитарный инспектор, верный европейскому этикету, надел орден Святого Станислава второй степени, полученный от русского царя, и любимую османскую награду, золотую медаль «За отличие».

– Дорогой учитель, – заговорил доктор Нури, – позвольте мне выразить свое восхищение вашими успехами в Измире.

С тех пор как газеты стали писать, что вспышка чумы в Измире затухает, Бонковский-паша услышал немало поздравлений, которые, как и сейчас, неизменно встречал застенчивой улыбкой.

– Примите и вы мои поздравления! – сказал он, взглянув прямо в глаза доктору Нури.

И тот тоже улыбнулся, сообразив, что паша поздравляет ученика, много лет боровшегося с эпидемиями в Хиджазе [13] , а затем представлявшего Османскую империю на международных конференциях, не с успехами в этих его трудах, а с тем, что тот взял в жены представительницу Османской династии, дочь султана. Абдул-Хамид выдал племянницу за выдающегося, прославленного своими свершениями врача, однако после свадьбы эти заслуги Нури-бея отошли на второй план, в нем стали видеть в первую очередь человека, породнившегося с султаном.

Впрочем, дамат Нури очень скоро свыкся с подобным положением дел. Он был слишком счастлив, чтобы его задевали такие мелочи. К тому же он очень уважал учителя, умеющего трудиться по-европейски, дисциплинированно и методично (эти два слова, заимствованные из французского языка, были очень любимы просвещенными людьми Османской империи). Ему захотелось сказать Бонковскому что-нибудь приятное:

– Покончив с эпидемией в Измире, вы показали всему миру, как хорошо работает османская карантинная служба! Замечательный ответ всем тем, кто называет нашу империю «больным человеком Европы». Холеру мы еще не искоренили, однако вот уже восемьдесят лет в османских владениях не бывало серьезной эпидемии чумы. Раньше говорили, что Османскую империю отделяет от ушедшей на двести лет вперед цивилизованной Европы не Дунай, а именно чума. А теперь благодаря вам карантин и медицинская наука покончили с этим разделением!

– К сожалению, чума замечена на Мингере, – сказал Бонковский-паша. – И вирулентность у нее чрезвычайно высокая.

– Что?!

– Да, паша, чума проникла в мусульманские кварталы на Мингере. Не удивляйтесь, что вы ничего такого не слышали, пока готовились к свадьбе, – вести об этом скрывают. Кстати, о свадьбе. Мне очень жаль, что я не сумел откликнуться на ваше приглашение, но у меня есть оправдание. Я не мог уехать из Измира.

– Я слежу за тем, как свирепствует эпидемия в Гонконге и Бомбее, читаю все, что об этом сейчас пишут.

– Положение еще хуже, чем пишут, – уверенно заявил Бонковский-паша. – И в Китае, и в Индии тысячи людей убивает один и тот же микроб. Это одна и та же болезнь. И в Измир пришла именно она.

– Но в Индии эпидемия уносит огромное количество жизней… А в Измире вы ее остановили.

– Дело в том, что в Измире нам помогало местное население и газеты, – проговорил Бонковский-паша и немного помолчал, давая понять, что собирается сообщить нечто важное. – В Измире болезнь затронула греческие кварталы. К тому же измирцы – люди весьма просвещенные и цивилизованные. А на острове Мингер чума замечена главным образом в мусульманских кварталах, и уже погибло пятнадцать человек! Там нам будет куда тяжелее.

Доктор Нури по собственному опыту знал, что мусульман сложнее заставить соблюдать карантинные ограничения, чем христиан. С другой стороны, он уже устал от преувеличений, которые допускали медики-христиане, такие как Бонковский-паша, рассуждая об этой проблеме. Спорить он не стал. Неловкое молчание затянулось, и, чтобы нарушить его, Пакизе-султан произнесла, обращаясь будто бы к капитану:

– Споры на эту тему не утихают.

– Вам, конечно, известна история бедняги доктора Жан-Пьера! – произнес Бонковский-паша с улыбкой желающего пошутить учителя. – Поскольку его величество считает вопрос об эпидемии чумы на Мингере политическим, я должен скрывать от всех, с какой целью еду на остров. Об этом меня несколько раз предупреждали и его приближенные, и губернатор Мингера Сами-паша. Кстати, я знаю его с давних пор, когда он еще руководил каза, а позже – санджаком [14] .