– Глупее и безобразней детей Марфы Кондратьевны я за всю жизнь не видывала! Все в нее!

Я, услышав резкие слова, обиделась за воспитанников, а Тюка молча уткнулась в свою тарелку.

– Внимание! Ну-ка, вспомним Господа и помолимся! – скомандовала матушка ученикам и многочисленным гостям. – Читаем хором «Отче наш»!

Все покосились на меня, как на нового человека, а я в общем гуле забормотала: «Аузу билляхи мина ш-шайтани р-раджим», а затем прочитала суру «Фатиха» из Корана.

– Дома вкусной еды нет, – шепотом напомнил мне Христофор. – Тащим отсюда всё, что можно.

Пока верующие отвлеклись на молитву, он беззастенчиво набивал карманы ватрушками.

Рыба, запеченная по старому русскому рецепту, оказалась вкусной, пряной. Лев Арнольдович и Аксинья ели с удовольствием, вычищая тарелки кусочками хлеба. Марфа Кондратьевна наскоро похватала рыбу, переложив ее на хлебец, и вышла, предупредив, что ей нужно отлучиться на минутку. Любомир заскучал и начал капризничать. И стоило мне повернуться к нему, как из виду сразу пропали Ульяна и Христофор. Оказалось, что они залезли под стол и стали щипать людей за ноги. Матушка Елена, перекрестившись, встала на четвереньки и решительно ринулась за ними. Первой она вытащила Ульяну, а за ней упирающегося Христофора.

К требованию сейчас же перестать баловаться Христофор остался глух. Возникло опасение, что он обчистит карманы и сумки одноклассников, и я старалась не спускать с него глаз.

Лев Арнольдович ушел по делам, предупредив меня, что Марфа Кондратьевна поможет довести детей до дома, но та как сквозь землю провалилась.

– Где Марфа Кондратьевна? – спросила я отца Феофана. Отец Феофан грустно вздохнул:

– Она сначала сумку искала. Как нашла, вызвала такси и на митинг отправилась.

В черной рясе, с бледным лицом отец Феофан походил на средневекового монаха.

– Христофор, немедленно отойди от чужого рюкзака! – Я поймала пирата за «делом».

– Мужайтесь, Полина, – молитвенно сложив руки, произнес батюшка. – Господь вас не оставит.

Домой детей я повезла сама. Что это была за дорога, можно легко представить: Христофор плевался как верблюд, норовя попасть подвернувшейся на улице жертве в пуговицу на пальто. Любомир наделал в штаны и громко ревел, а Ульяна обзывала его пищалкой и другими обидными словами. Аксинья вырывалась и норовила покусать пассажиров в автобусе.

Перестирав одежду, искупав Аксинью и младших, я падала от усталости, но дети не хотели идти спать.

– Мама забыла про нас! – плакала Ульяна. – Я хочу ее увидеть, а потом пусть идет в кабинет.

– Она нас совсем не любит! – вторил сестре Любомир. Марфа Кондратьевна появилась в два часа ночи с плакатом «Даешь на Руси демократию!».

– Ты где была?! – зарычал на нее Лев Арнольдович. Марфе Кондратьевне тон супруга не понравился.

Не отвечая на вопрос, она схватила со стола вымытые мной тарелки и стала их бросать прямо во Льва Арнольдовича. Тот решил обороняться гладильной доской, непонятно что забывшей в их доме. Вероятно, это был чейто нелепый подарок столетней давности.

Из позиции обороняющегося в какой-то момент он перешел в наступление и принялся с размаху охаживать бока жены гладильной доской. Пришлось их разнимать под неистовые крики Христофора, Любомира и Ульяны, к которым добавились проклятия соседей.

Мне досталось и доской, и тарелками.

– Полина всё запишет и опубликует! Мама! Папа! Перестаньте! – со слезами выкрикивал Христофор, наивно полагая, что мой дневник – прививка от человеческой глупости.

Когда супругов наконец удалось разнять, оказалось, что они одинаково недовольны мною. И Тюка, и Лев Арнольдович искренне надеялись, что я приму чью-то сторону.

– Вы мешаете мне укладывать детей! – я впервые повысила на них голос. – Сейчас же закройте рты и прекратите мутузить друг друга!

От моего окрика миротворец и правозащитница разбежались по разным углам.

Февральским днем, когда за окнами бушевала метель, в квартиру Тюки заглянул полный мужчина средних лет. Он был одет в зеленый шерстяной свитер, теплые синие штаны на лямках и вязаную малиновую шапку с белым пушистым помпоном, что даже для российской столицы выглядело весьма смело. Мужчина отряхнулся в прихожей, насыпав снегу с пуховика и калош, снял с себя громоздкие валенки, в один из которых тут же забрался Чубайс, и деловито представился поэтом и другом Марфы Кондратьевны.

– Павел Рябчиков – доктор наук! – с гордостью произнесла Марфа Кондратьевна, выйдя из кабинета.

– Доктор Пук! – передразнил мать Христофор, прыгая в трусах по прихожей.

Лев Арнольдович сухо поздоровался с гостем, взял Аксинью, две старые пластмассовые канистры для воды, упругую хворостину и отбыл в лес к роднику.

Я подала хозяйке и гостю чаю с баранками и, пока прислуживала у стола, выяснила, что Павел Рябчиков сочиняет поэму о вечной любви.

– Птицы принесут нам на крыльях весну, – самозабвенно декламировал гость. – Деревья затрясут зелеными кронами, как лошади гривой, просыпаясь от вязкой стужи, а душа человеческая затребует страсти!