Амалия поглядела на страницу записной книжки, где значилось: «Анна Влад. Mariage, cousine».

— Вы имеете в виду вашего сына и его кузину? — спросила она. — Боюсь, их брак вряд ли возможен.

Анна Владимировна вздохнула.

— Я бы очень хотела, чтобы Митя и Варенька поженились, — пустилась заботливая мать в объяснения. — Но ее отец не желает, чтобы она выходила за родственника. Думаю, вы правы, их брак невозможен, но ведь на свете много прекрасных барышень и помимо моей племянницы. А маэстро Беренделли ничего не сказал о том, что женой Митеньки окажется именно Варенька.

— Хорошо, — уронила Амалия. И перешла к следующему интересующему ее пункту: — Свидетели говорят, что вы дважды выходили из гостиной, пока ваша племянница пела. Расскажите, пожалуйста, о своих передвижениях.

Анна Владимировна удивленно поглядела на нее.

— Конечно, я выходила. В первый раз забеспокоилась, что графини Толстой долго нет, вот и пошла ее искать, но Елена Николаевна уже возвращалась. Мы встретились у дверей.

— Какой она вам показалась тогда? Она не была взволнована, к примеру?

— Она? Нет, что вы. Она была такая же, как и всегда. Только глаза немного красные.

— А второй раз вы зачем выходили?

— Пошла отдать распоряжения слугам. Знаете, хозяйственные хлопоты… Если хотите, спросите у Глаши, она должна помнить.

— Вы никого не видели?

— Нет. Хотя подождите. Да, видела — Владимира Сергеевича. Но тут ведь никакого преступления нет.

Когда Анна Владимировна вернулась в большую гостиную, Павел Петрович обратил внимание на то, что у нее рассеянный вид.

— О чем тебя спрашивали?

Его жена пожала плечами.

— Кто куда выходил, да что я помню. Еще просили показать платок.

В тот момент в комнату вошла Глаша и объявила, что госпожа баронесса желает говорить с Никитой Преображенским. Композитор поднялся с кресла, со вздохом отложил в сторону газету и пошел за горничной.

— По-моему, все это вздор! — сердито сказал адвокат своему брату. — Ясно же, что у нее ничего нет.

— Погоди, — отозвался тот. — Может быть, преступник как раз друг графини?

— И я вот все думаю, думаю, — горячо подхватила Евдокия Сергеевна, сидевшая невдалеке. — И мне кажется, господа, что убийца все-таки пожарный. Если, конечно, не кто-то из слуг, — победно закончила она.

— А время-то уже позднее, — сказал Владимир Сергеевич и поглядел на часы.

Никита вскоре вернулся и сел возле графини.

— О чем она с тобой говорила? — требовательно спросила прекрасная Элен.

— Просила рассказать, что мне сказал хиромант, — ответил композитор. — Ну и то же самое: кто куда выходил, кто что делал. Я ее заверил, что не видел, как убийца крался с ножом вдоль стены, — шутливо добавил молодой человек.

— И что же тебе сказал Беренделли? — Темные глаза графини были прикованы к его лицу.

— Да всякие глупости, — безмятежно отозвался Преображенский.

— А все-таки? — настаивала Элен.

— Тебе так хочется знать? Изволь. Он сказал, что я скоро получу большое наследство и женюсь. Сказал, что мне будут завидовать и что я проживу счастливую жизнь. И еще маэстро сказал, что я с женой умру в один день.

— Очень романтично, — несмело заметила Варенька, слушавшая их разговор. — О такой смерти многие мечтают.

Графиня Толстая холодно улыбнулась: положительно, пора поставить дурочку на место.

Поэтому Елена Николаевна насмешливо заметила:

— Хотела бы я знать, о чем мечтает барон Корф.

— Вас и в самом деле интересуют мои мечты? — тут же живо откликнулся Александр, и, например, Митенька, уже по его тону почувствовал неладное.

— Представьте себе, Александр Михайлович!

— Я мечтаю о хорошей чашке кофе, — дерзко проговорил барон, глядя графине прямо в лицо. — Но не осмеливаюсь попросить, зная, какой кофе подают в этом доме.

— На что вы намекаете? — сердито вскинулся Павел Петрович, но тут весьма кстати снова вошла Глаша и сообщила, что госпожа баронесса ждет к себе для разговора Константина Сергеевича.

— О боже! — нарочито тяжело вздохнул адвокат. — Дамы и господа, если меня приговорят к смертной казни, прошу вас не поминать меня лихом!

И Городецкий удалился — сияющий, спокойный, уверенный в себе как никогда.

— Меня разоблачат сразу или дадут мне время покаяться? — были первые слова Константина Сергеевича, когда он вошел в комнату для допросов.