— Кого?

— Девушку с Ларна. Она плыла в челноке без паруса и весел. Я сразу понял, что дело с ней неладно, ибо она лежала на дне без движения. Тогда я снова повернул «Благодатный бриз». Капитан стал клясть меня на чем свет стоит, и мы поругались. Он не хотел брать девушку на борт. Говорил, что она принесет нам несчастье и навлечет на нас проклятие. Тогда я говорю: это, мол, не случайно, что «Благодатный бриз» сбился с курса, — сама судьба предназначила нам спасти эту девушку. В спор вступила вся команда, и капитану ничего не осталось, кроме как согласиться. Моряцкое суеверие действует по-разному — мне удалось убедить матросов, что прокляты мы будем как раз в том случае, если оставим девушку на верную смерть.

Буря снаружи набирала силу. Джек слышал, как перекликаются матросы сквозь рев ветра.

— Бедняжка была еле жива, когда мы до нее добрались. В челноке не было ни пищи, ни воды, ни запасной одежды. Девушка горела в жару и бредила, вновь и вновь выкрикивая какое-то мужское имя. Но как же она была хороша! Тоненькая, с длинными темными волосами. На корабле все в нее влюбились — и капитан в том числе. Мы горели желанием ее вылечить. Мы урезали свои порции, и кок готовил ей особый бульон, а капитан пожертвовал своим заветным элем. Я же ходил за ней день и ночь.

Она оправилась от своей горячки в тот день, когда мы причалили в Рорне. Я спросил ее, зачем она отплыла с Ларна в утлом челноке, — и знаешь, что она ответила?

— Что?

— Она сказала: «Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить неправду. То, что произошло на Ларне, останется между Богом, жрецами и мной».

Лампа качалась, бросая тени на лицо капитана. Все колыхалось в лад с бурей: стол, стулья и ром, но сердце Джека билось быстрее.

— А как по-вашему — зачем она уплыла с острова?

— Она спасалась бегством.

Капитан окинул Джека испытующим взглядом и снова обратился к своему стакану. Некоторое время оба молчали.

Потом раздался оглушительный треск, и корабль резко накренился влево. Все предметы на столе с размаху врезались в ограждающие борта, а свернутые рулоном карты посыпались на пол. Лампа грохнулась о стену, полыхнув ярким пламенем.

Капитан вскочил со стула:

— Мне пора наверх. Погаси огонь и ступай за мной.

— А ну-ка проснись сейчас же! Это просто неуважительно — спать в присутствии Старика.

Хвата трясли, тыкали, укоряли и наконец освободили от пут. Первым делом он пригладил волосы, а после потянулся за мешком. Мешок пропал. Хват, еще не продравший глаз, мучимый головной болью и негодующий, огляделся. А недурственно тут, однако. Яркий огонь, позолоченная мебель, а живых цветов столько, что хватило бы похоронить семью из четырех человек.

— Можешь почитать себя счастливцем, юноша, — сказал кто-то позади.

Хват обернулся и увидел сидящего в углу старичка, одетого хорошо, но просто и совершенно лысого. Догадываясь, зачем здесь очутился, Хват сказал:

— Знаете, сударь, я ничего не имею против таких, как вы, но сам до этих дел не охотник.

Старик расхохотался, и стоящий за его стулом человек присоединился к нему.

Хват присмотрелся как следует к этому второму, и в голове у него что-то щелкнуло: он узнал этого человека. Это был один из тех двоих, что доставили письмо Таулу в Брен. Что, бишь, он говорил, расталкивая Хвата? Что неуважительно спать в присутствии старика. Уж не с большой ли буквы пишется этот старик? Хват глотнул так, что мог бы протолкнуть в глотку целое яблоко. Он в резиденции Старика — и тот, кого он только что оскорбил, — не кто иной, как сам Старик!

— Мотылек, будь любезен, оставь нас одних, — сказал сей муж.

— Конечно, Старик. Мы с Заморышем подождем снаружи. — И Мотылек с поклоном удалился.

— Садись, — распорядился Старик, указав Хвату на стул у огня.

Хват повиновался — в присутствии главы рорнских воров лучше исполнять все, что тебе говорят.

— Красиво тут у вас, — одобрительно произнес он, разглядывая многочисленные вазы с цветами. — Трудновато, должно быть, обеспечивать такое разнообразие в это время года.

— Стараюсь как могу, — сухо улыбнулся Старик.

Хват пожалел о том, что мало смыслит в цветах — розу от репы с трудом отличает.

— И пахнут так славно. Очень украшают комнату.

— У всех свои маленькие слабости. Моя — это живые цветы, а твоя, как я слышал, — некий заблудший рыцарь.

Хват хотел ответить, но Старик не дал ему произнести ни слова и сам продолжал:

— Как я уже говорил, тебе весьма посчастливилось. Я мог бы приказать Мотыльку и Заморышу оглушить тебя — между тем тебя доставили сюда самым учтивым образом, с одним только мешком на голове.