Шрифт:
Правда, обезьяны выступили категорически против каких-либо родственных связей с человеком, считая последнего самым последним негодяем. Их поддержали все остальные животные, все ещё помнили незабвенные времена, когда человечество стояло на равных в одном ряду с птичеством, зверячеством и рыбчеством. Признать превосходство человека согласились только предатели – собаки, коровы, курицы и прочие домашние свиньи.
В последнее тысячелетие пришло наконец-то осознание страшной опасности, но было поздно. Монстры выросли и окрепли. Один из них сказал этим двоим – всё! Вы больше мне не нужны! Дальше я сам.
И взошло семечко гордым огромным клыкастым деревом-уродом, на ветвях которого раскачиваются мёртвые краснокнижные детёныши. И проросли клубни ненависти и непонимания кровавыми войнами и чёрным дымом сожжённых заживо ненужных человеков. Дальше я сам! Без вас обойдусь! И ничего вы со мной не сделаете. Сами знаете – во мне жизнь и смерть ваша. Рядом пойдёте. Только теперь молча. Наслушался за тысячи лет ваших песен о добром зле.
И пошли они следом за ним. И звали его Бескрылый.
Удивительной и никак не вписывающейся в эту трагическую картину мира была связка книг в правой руке Бескрылого, перевязанная обычной бельевой верёвкой и, вне всякого сомнения, претендующая на одну из главных ролей в композиции надвигающегося романа.
Тут отпущенные мне минуты истекли, но Писатель не заметил и продолжал рассказывать моему телу историю про Бескрылого. Палата, широко раскрыв больные глазищи, слушала, включая медсестру со злобным шприцем и дежурного врача. Под утро краткая история закончилась, Писатель устало выдохнул – ну как? Тебе понравилось? Ты согласен?
В затянувшейся паузе слышен был только ритмичный плач приставленной ко мне капельницы-плакательницы, как же ей хотелось спасти меня, дурака.
Вспотевший Вангог взял мою холодеющую руку, посмотрел сначала в окно, потом на Писателя и радостно кивнул – он согласен! Что-то кольнулось внутри меня, там, где сердце, знать, не срок ещё…
Через полчаса мою кровать поставили к окну, полностью поменяли бельё, тумбочку загрузили фруктами, всё проветрили и вымыли, включая моё настрадавшееся тело.
Руководил субботником лично Вангог, когда всё закончилось, он попросил всех заткнуться и, указав на меня, зловеще объявил: «Кто его тронет – убью!»
Эту приятную для моего уха угрозу я уже смог услышать, жизнь возвращалась… Тот, кто хотел сегодня меня умереть, видимо, передумал… Боль, собрав всё своё многочисленное семейство, не спеша покинула моё тело. Вернулся обиженный кем-то разум, включил сознание и память, интересно, чем там вчерашняя история закончилась про Бескрылого. Я подозвал безухого и попросил напомнить сюжет романа.
– С какого места? – услужливо подсел он ближе.
– «И звали его Бескрылый», – вспомнил я последнюю фразу.
– Да-да, звали его Бескрылый, – оживился бывший уголовник, – я ещё подумал, что за погоняло такое странное, точно не из блатных. Но крутой – это точно, в натуре, против Бога и Дьявола болоны катить – это, реально, круто. Короче, он им говорит – всё, чуваки, вы не в теме, почекмарились и хватит. Расходимся. А Дьявол ему предъяву такую, ты чо, клоун, забыл, кто тебя с кичи вытащил, если б не мы, бегал бы до сих пор в своём саду с голой жопой. Ты кем себя возомнил, фраер бумажный, чтоб нам с Богом твоё фуфло выслушивать. Да я щаз пару КАМазов с бесами подгоню, они тебя в капусту нашинкуют и свиньям скормят. А Бог его останавливает – не надо бесов, не тронем мы тебя. Ты свободный, типа, человек, говорит, иди с миром и не ссы, это твой, блин, выбор, тебе самому решать. Ну он и пошёл… Сука, по полному беспределу за пару лет на три пожизненных насобирал, а то и на вышак, если бы взяли. Да только кто его возьмёт, если ему Бог «не ссы» говорит, мне б такую крышу. Там он ещё бабу всё какую-то искал, что-то ему позарез от неё надо было, хотя я думаю, фуфло всё это, переспать фраер с ней просто хотел…
– Спасибо, – остановил я безухого и представил, как он рассказывает сказки своим сокармерникам, например, о Золотой рыбке, вот старухе бы по полной там досталось…
Сюжет стал понятен. Знакомый сюжет. Про человеческую душу. Если не пускаешь в неё Бога, рано или поздно там поселится Дьявол. Возраст темы – тысяча лет, здесь важно исполнение, обязательно прочитаю роман.
При выписке ко мне подошёл врач и сказал, что я – уникальный случай в его практике, и выжить шансов у меня не было. «Тут не обошлось, – полушутливо заметил он, – без потусторонних сил».
Что ж, тогда возвращаемся… Надо хоть диплом получить, зря что ли пять лет учился. Ай лив ин Москоу. Ай эм твенти ту эгейн!
Педагогическая поэма
После окончания института Берлена направили в школу небольшого районного центра где-то между Петербургом и Москвой. По причине того, что Бологое уже занято другой литературной Аннушкой, остановимся немного севернее, в Окуловке. Как и все малые и милые провинциальные российские города, Окуловка долго страдала комплексом исторической и фонетической неполноценности. И если со вторым выручал вежливый ответ – нет, в наших озерах окул не водится, – то с первым помогла железная дорога. Один за другим в райцентре вдруг стали появляться памятники и мемориальные доски Рериху, Миклухо-Маклаю, Бианке и некоторым другим известным нечитаемым, но почитаемым деятелям. Дело в том, что многочисленные поезда из Москвы в Питер и обратно останавливаются здесь ровно на одну минуту. И вот в эту самую минуту на станции Окуловка, согласно версии местного краеведческого патриота, с середины 1-го века стали регулярно рождаться знаменитые люди России. Всё просто. Садится такая беременная маленьким рерихом или маклайчиком в поезд и едет в Санкт-Петербург. В Твери у неё начинаются схватки – ой, мамочки! – в Вышнем Волочке отходят воды, в Бологом – нельзя, полно народу, полиция, Анна под поезд бросилась. А вот, наконец, и Окуловка. Теперь можно. Тужься, тужься, барыня. А вот и новорождённый… крепыш… будущий друг австралийских аборигенов или неутомимый искатель таинственной Шамбалы…
В местной школе Берлена ждали лет семьдесят. «Возьмёте географию в седьмом и пятом, биологию в шестом, химию в девятом и русский – везде», – радостно приветствовала директриса учителя английского языка. «Да, чуть не забыла, ещё физкультура во втором». «А можно ещё что-нибудь?» – пошутил Берлен. Но неудачно. Юмор был тонок для здешних мест, и шутник получил вдогонку классное руководство в бандитском выпускном. «Жить пока будете у трудовика, – продолжала толстая женщина, – не бойтесь, он у нас необычный, но нормальный».