Графин уже не единожды показывал дно и вновь наполнялся; прежде Трей уже лежал бы на столе, а то и под столом, но не теперь — правда Демиана отрезвляла.

Позлащённые отсветы из камина мягко очерчивали повёрнутую в полупрофиль гордую голову. Спокойствие, не показное; дышащее в каждой черте спокойствие воина перед главнейшей битвой.

Решимость Демиана, не надрывная, не трагическая, его ровная решимость почти мистическим образом передалась Трею прежде, чем ужас положения отравил его волю. Но Трей и раньше знал за Демианом этот дар укреплять сердца и не он один испытал его, и потому не слишком удивился.

— Мы давали присягу. — Он всего лишь облёк в звуки то, что, почти уже вещное, реяло в воздухе.

И Демиан не стал затворяться в молчании.

— Лишь Магистр вправе наново перебелить закон.

— Так не может больше продолжаться, — настал черёд Трея выковывать слова из неоформленной руды идей, надежд и сомнений. И некое редкостное чувство несло его, восхитительно-непредсказуемо-опасно, словно на гребне волны. — Нам нужен новый Магистр.

— И я стану им, — просто сказал Демиан.

И от одних этих слов мчащий в Бездну Предел замедлил своё падение. Будто полдела свершено теперь, от того лишь, что намерение прозвучало. Трей слишком хорошо знал Демиана, знал, что это — больше чем намерение. Это — клятва. А значит — так будет.

И не в том суть, будто таким уж откровением явилось для Трея дружеское признание. В никуда они уходили из Теллариона, в никуда, но — за кем-то. За Демианом. Разве не затем, чтоб, свершив, что д`олжно, возвратиться в оставленную столицу, смахнуть пыль тысячелетий, влить новую кровь и привести к новому могуществу — с молодым вожаком?

Но пока никто не говорил об этом прямо. Тому было множество причин, и, едва задавшись этим заговором молчания, Трей мог сходу назвать сразу несколько.

И главнейшая заключалась в том, что им, ведьмакам, наученным быть проводниками чужой воли, помимо всего прочего Демиан дал свободу, б`ольшую, чем они пока способны были осознать. Разговоры о власти — как далеко от этого большинство из них, и сам Трей принадлежал их числу, и лишь родство с Ноланом, родство, которое он до недавнего времени отказывался признавать, понемногу влияло... не могло не влиять на его взгляды.

Покинув Телларион, они, вместе со свободой, как водится, обрели жизнь более трудную, чем даже та, что знали прежде, и на первый план встал вопрос собственно выживания. Досужие рассуждения — до того ли им было в череде схваток, жесточе, чаще прежних. Они были обеспечены всем необходимым — и в том заключалась, пожалуй, одна из главнейших на сей день заслуг Демиана — теперь Трей понимал это ясно как никогда.

Молодые и пылкие кричат о вожде, который ведёт за собой в битву. Такого лидера превозносят чаще и охотней, и похвала эта легче ложится на балладную строку. Но много ли проку от голодающей и оборванной, без крова над головой армии? Демиан делал для своих людей то и другое, был первым в бою и в не балладной, но подчас не менее изматывающей каждодневной борьбе.

Кто и когда впервые назвал его Магистром? Трей не мог ответить с уверенностью. Но титул этот, данный, по чести говоря, не вполне законно и слишком преждевременно, всегда предварялся дружески-сопричастным "наш" или туманным "северный". Ведьмаки резко провели черту меж Демианом и уже не фактическим, но законным, юридическим, нарлаг раздери, предводителем. Вот ещё причина: Магистр в Телларионе, потерявший всякий пиетет магов, представлялся им, вероятно, фигурой настолько незначительной, что её можно если не вполне сбросить со счетов, то постараться забыть, как нечто неудобное, постыдное.

Безусловно, все эти рассуждения относились не к Демиану. Только не к нему. У Демиана не было права беспечно отмахиваться от самого факта наличия законного Магистра, сколь мало бы тот ни значил в глазах ведьмаков. Власть — для Демиана это не просто слово, из тех, что редко бывают произнесены. Власть для него — насущная необходимость, камень преткновения на пути и единственный путь к возможности что-то изменить — неразделимо.

— Ты понимаешь, что честного боя не будет? — спросил Трей, не потому что хотел это сказать, а потому что должен был сказать. — Он не уступит, проиграв. Один из вас умрёт.

Демиан кивнул своим мыслям.

— Это буду не я.

Трей стиснул ладони под столом. С его стороны наивно полагать, будто Демиан питает иллюзии о предстоящем поединке... убийстве. Значит, свыкся с мыслью обагрить руки кровью. А мысль самому остаться лежать на чёрно-белых плитах у подножия Серебряного престола, знавшего с сотню поединков и полстолько же смертей... не допускает.

И верно. Сама эта мысль — ступень к поражению. На которое Демиан не имеет — права...