Закончилось тем, что он купил ленты нам обеим, и дальше группа разбилась на тройку и пару: Людо сопровождал принцессу с неотступно следующей по пятам Дитой, а Тесий — меня.

— Вы его боитесь? — неожиданно спросил мой спутник.

— Кого? Брата? Конечно, нет! — Я засмеялась, и Людо обернулся с прищуром. — С чего вы взяли?

— Просто иногда он так на вас смотрит… вот как сейчас, даже мне жутко становится. И этим же взглядом перерезает мне горло. Ещё он бывает с вами груб.

Мне стало не до смеха.

— Не говорите того, о чем не знаете, — резко ответила я. — Людо никогда не причинит мне вред, и нет ничего, чего бы я ему не простила.

— Ничего? — тихо переспросил Тесий.

— Ни единого преступления, — отчеканила я, и на этот раз настал черед секретаря смеяться.

— Что вам знать о преступлениях? Вы, думается мне, и бабочку тронуть не посмели бы. Вот скажите, что самое страшное вы совершили в жизни?

Я напряженно посмотрела на него.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, за что вам стыдно?

Брат снова кинул на меня взгляд через плечо, и между нами протянулся узкий пропахший подгоревшей подливой коридор.

Там, как обычно, темно — хозяин жмет каждый денье, — и я стараюсь ступать осторожно, чтобы не расплескать ни капли водянистого лукового супа, а ещё медленно — чтобы успеть дожевать каре ягненка. Я отщипнула чуть-чуть, с самого краешку, где незаметно. Мясо жесткое, как ступня паломника, и с душком, но выплюнуть жалко — еда же все-таки. Людо оборачивается на звук шагов, прикладывает палец к губам и знаком подзывает меня. Из-за полуоткрытой двери крадется узкая полоска света, и слышны голоса. Один — господина Букэ, трактирщика, у которого мы вкалываем и столуемся весь последний год, второй мне не знаком.

— Девчонка из них, точно тебе говорю.

— Слышал, они все поджарились, как куропатки на День зимнего солнцестояния, — сомневается второй.

— Ты оглох? Я лично вот этими самыми глазами видел сегодня утром, как она перекидывалась.

Наступает пауза — второй обдумывает.

— А она того, хорошенькая?

— На кой тебе её рожа! Это как кусок мяса: она кем хошь может стать, хоть самой королевой. Прикинь, сколько в «Веселом замке» станут отваливать за радость трахать королеву! Да к ней очереди до самых Скорбных Чертогов выстроятся, только матрас успевай менять. — Небрежная дробь пальцев о стол. — У тебя же шурин туда девок набирает, скажи, отдам по дешевке.

Каре ягненка вязнет в зубах, кровь стремительно замерзает, с трудом продираясь по жилам ледяными иголками. Кажется, меня сейчас вырвет.

— А сам-то как, уже пробовал?

— А ты как думаешь?

И трубный гогот.

Поднос в моих руках дребезжит, ноги противно-слабые.

— Это ты, девочка?

— Да, господин Букэ, я принесла обед.

— Давай же его сюда поскорее, мой друг зверски проголодался!

Тело деревянное, а поднос, прыгая, плывет впереди меня. Мутная жижа плещется туда-сюда и стекает соплями по краям мисок. У второго нос клювом и жидкие волосы, зачесанные назад через всю лысину, из коротких штанов торчат волосатые ляжки. А глаза — как этот суп.

— Я могу идти, господин Букэ?

— Беги, мышонок, я позову, если понадобишься.

Тем же вечером я сортирую в подвале грязное белье. Скрежет двери наверху, и ступени проседают под тяжелыми шагами.

— Ты одна, мышонок? — щурится он, остановившись на середине лестницы.

— Да, господин Букэ, собираюсь постирать скатерти, — киваю я на чан.

— Вот это ты молодец, маленькая труженица.

Оханье ступеней возобновляется.

— А у меня с ужина целая миска рагу осталась, горячая, с маслом, специально для тебя. Хочешь?

— Конечно, хочу, господин Букэ!

Он останавливается вплотную, почти касаясь меня животом, и растягивает губы в довольной улыбке. Единственная свеча горит за спиной, поэтому лица не видно, только рот и глаза жирно поблескивают.

— Конечно, хочешь, — со смаком повторяет он, трепля меня за подбородок.

— Но ведь не просто так, — улыбаюсь я и приспускаю платье с плеча.

Он даже моргает от неожиданности. А потом пыхтит, сгребает меня и припадает мокрыми губами к шее, одновременно пытаясь задрать подол.