— Нет-нет… Останьтесь, пожалуйста, даже лучше, если мы будем не одни.

Мне было неловко, я не знала, как себя вести.

Потянулась за книжкой, но он, вероятно испугавшись молчания, тут же спросил:

— Можно поинтересоваться, что вы читаете?

Я сказала название. Ну почему же он не знает? Период оккупации — верно? Теперь оба они дружно рассмеялись, и, хотя это был нехороший смех, я не могла скрыть изумления.

— Искалечили человека, что тут говорить… — сказал он наконец. — Вы где были?

— В лагере.

— А мы в убежище. Здесь, в этих краях, в той деревне, где мы в поезд сели.

— Да, — сказала я, — понимаю. В те годы даже мысленно возвращаться нелегко, а уж тем более так, как вы… Понимаю ваше расстройство…

Голос женщины вдруг прозвучал на очень высокой ноте:

— Это не то, извините! Вы ошибаетесь…

И она начала свой рассказ. Неделю назад пришло письмо: дядя с тетей приглашали их на именины и смотрины нового, только что построенного дома. Дядя с тетей — так они их тогда называли, и так с тех пор и зовут — были те, кто принял их под свой кров в 1943 году. Они попали туда случайно. После долгих недель блуждания по лесу, когда в рюкзаках не осталось ни луковки, ни сухарика, ноги распухли, а ягоды смела осень, — они постучали в первую попавшуюся хату.

Был вечер, и в горнице хлопотала дородная, не старая еще женщина.

— Вам чего? — спросила она.

Они не знали, что ответить. Только ли в хлебе было дело?

— А-а-а, вон оно что… — Женщина присмотрелась получше: вид у них был одичавший. — Откуда?

Они не отвечали. На кухонной плите стояла крынка с молоком. Они смотрели на молоко. Женщина подошла — крупная, грузная — и, по-прежнему глядя с недоверием, подала напиться. Они хлебали молоко, как собаки. Потом она велела им уходить.

Они стояли, и женщина повторила:

— А теперь живо из хаты, еще увидит кто…

Их гнали, а они всё стояли на месте…

Поезд заскрежетал, затормозил, рассказчица умолкла. Ее муж вытер вспотевший лоб, встал, закрыл окно, снова открыл. Из коридора доносились голоса садившихся пассажиров. Мужчина с ребенком на руках открыл двери купе и тут же попятился со словами: «Ну и надымили, это не для нас, сынок…» — «Гото-ов!» — крикнул кондуктор. Под колесами гулко загрохотал мост, городок был тихий и вымерший. Минуты через две мы въехали в лес.

— Мы не могли уйти, — продолжила женщина. — От тепла накатила слабость, захотелось спать. Я подумала: добрая, молока дала, и когда она приблизилась, сердитая и раздраженная, чтобы вытолкать нас за порог, схватила ее за руку и принялась упрашивать, говорила, как ни разу в жизни, забыв всякий стыд. Чувствовала в своих израненных колючками ладонях ее сухие сильные пальцы и молила, как верующий молит Бога. Пальцы расслаблялись — смягчалось сердце. Она открыла дверь в чулан:

— Подождите, пока муж вернется.

Мы повалились на мешки.

В тот же вечер у Олека состоялся долгий разговор с хозяином. Денег, которые у нас были, хватало на два-три месяца за еду на двоих. Считай, ничего. Но мы дали слово — если останемся живы — покрыть расходы на новый дом. Лачуга у них совсем разваливалась, из всех углов несло нищетой. Они нас приняли. В ту ночь, первую ночь под крышей за несколько недель, мы плакали как дети.

На следующую ночь хозяин взялся за устройство убежища. В молодости ему доводилось работать каменщиком — управился быстро. Сделал кирпичный тайник в подвале, тесный — там с трудом помещались два человека. Но и спускались мы туда лишь в крайних случаях, когда кто-нибудь заходил в гости или когда в деревне были немцы. Днем обычно сидели в чулане, а вечером, при закрытых дверях, в горнице. Олек играл с хозяином в карты, мы читали вслух книги. Только под конец войны, когда поблизости квартировала армия, мы не выходили из тайника два месяца. Те два месяца были очень тяжелыми. У меня болели суставы, но оно бы ладно, что болели… там лечь нельзя было. Приходилось все время сидеть. Мы играли в «географию» — все реки на «А», города на «Б», проверяли друг друга на знание латинских слов. Потом даже есть не хотелось. Мы сидели. В доме не раз ночевали немцы, мы слышали их шаги, они спускались в подвал, были совсем рядом, за тоненькой перегородкой, заваленной картофелем. В тот день, когда хозяева спустились вниз и сказали: «Конец», — я даже радоваться не могла… Болели мы потом долго и, наверное, очень тяжело, потому что хозяин, навестивший нас в больнице, сказал, поглядев на Олека: «Плакала моя изба…»

А потом начинали все сначала, были голы и босы, и если бы не муж…

— Ну, — вставил слово мужчина, — я взялся за работу, и мало-помалу все наладилось. Первые же деньги, которые удалось отложить, послал дяде с тетей. И так три года, каждый месяц… Они к нам приезжали, а как же, мы были одни, никого из близких не осталось, вот они и были вроде как… Весной закончили строительство нового дома — три комнаты, кухня, — звали нас приехать и посмотреть, но все никак не складывалось — то работа, то жена болеет — до сих пор эти суставы!.. Неделю назад мы получили письмо: приглашают на дядины именины в свой новый дом.

Он перевел дыхание, закурил следующую сигарету. Какое-то время висела тишина. Не могут набраться храбрости?

Первой молчание нарушила она.

— Мы туда поехали впервые, постаревшие на пять лет. Хотя нет, какие пять — пятьдесят! Я говорила Олеку: смотри, вот мост… здесь мы спали… а городок В. помнишь? А станцию в Н.? Мы там купили билеты и побоялись зайти в поезд. «Подумай только, — говорила я ему, — мы живы, мы вместе… нам ничто не угрожает…» Я была счастлива. Махала рукой в окно поджидавшему нас на станции дяде… хозяину. Сели мы на телегу, устланную соломой, сердце у меня колотилось. Я ждала, что за поворотом покажется хата, сад. Забыла, что там новый дом стоит. Красивый, но та хата меня согрела бы, а дом? Дом как дом. С красной крышей. На пороге хозяйка, вся нарядная, а мне обидно, потому что, хоть я смеюсь, целую ее, жаль мне той старой лачуги. Приглашают внутрь — чисто, полы выкрашены красным, на окнах ситцевые занавески. На столе — копченое мясо, водка. Олек сразу понял, что со мной, и говорит тихонько: «Не будь истеричкой…» — а вслух нахваливает, как все прекрасно устроено. Хозяин уже наливает водку, угощать собрался, а хозяйка: «Нет, вы сперва дом посмотрите».